Бал объятых пламенем. Антология предательств, грабежей и насилия. Дмитрий Назаренко

к ночи, когда угар пройдет, посидеть, помолчать – хорошо. В огонь костра поглядеть. А к утру на поле с реки туман ползет. Светлеет. Смотришь, муравьи на скатерку лезут, своими грязными ногами любимые оладьи с вишнями топчут. Да и солнце взошло – жалит наперегонки со всякой летучей живностью. Только успевай отмахиваться. Девки за рекой по утру, как на работу идти, уже не поют, а горланят похабные частушки. Не дают сосредоточиться. А уже обосрёт всё окончательно колхозная полуторка. Промчится по дороженьке вдоль поля да закидает серой пылью дорожной вперемешку с комками глины полотенце с едой. Тут уже впору и заскрипеть пылью на зубах да и посмотреть с сомнением на потерянную закуску, почесать затылок с хрустом, отереть пыль с лафитника да и отправиться восвояси. Михаил Николаевич Воронин – тесть покойный, царствие ему небесное – тут же рядом сидит дремлет, а потом встрепенётся, проснувшись. Ну и мысли у него тут как тут – а да ну его нахуй домой. За каждый лишний стаканчик дома предъявят. И дрова за ето наруби, и огород полей, и крышу – ёпта, ну скоко можно ешо и крышу им залатай. Не. Короче, дом не подойдет. А тут ешо отчет писать надо. Всё им дома не этак, какое же тут вдохновение? Ни строчки не напишешь. Так вот и крутись. Где же культурно поработать творческой личности, когда вокруг один колхоз – и дома, и на работе? В правление пора. Где мои нарукавники?

      С тестем Власов дружил крепко. Помолчав, Власов добавил:

      – Вот как бы только эту всю природу засунуть в одну коробку, чтобы с ней по жизни куда хочешь, туда и пошел, так, чтобы, хочешь девок с частушками включил, хочешь выключил. Ну и муравьев тоже. Пусть будут, что ли.

      – Сказка – восклицает Вильфрид Карлович, но взгляд его остается холодным.

      – Да уже какое там. Отец жены всю жизнь на земле провел. Всё своим трудом. А оказался в мироедах, что в рост зерно дают да крестьян земель лишают. У него пол деревни родственников, всех поддерживал, а его в кулаки записали. Согнали со двора и поденщиком – в колхоз. Только и остается, что одобрять и поддерживать.

      Вот так и живем воле-поневоле. Ревём, да делам.

      Лицо Вильфрида Карловича принимает задумчивое выражение:

      – В Германии за прилежный труд не наказывают. Крестьяне живут зажиточно. У всех хорошие дома, свои сельскохозяйственные машины.

      Крупной рыбе, оказавшейся на берегу, до последнего кажется, что спасение рядом. Кажется, только и нужно, что взметнуться в отчаянном прыжке, чтобы рухнуть с размаху в спасительную прохладу волн и по кромке солнечного света, тающего в глубине, метнуться в бездну. Враждебная среда не оставляет шансов непокорности. Генерал держится твердо. Пленники помельче и прочие гады вяло шевелятся в собственной слизи, источая запах разложения. Всё больше и больше Власову кажется— во всем виновата породившая его система.

      Лагерь «Проминент» организован