Клиффхэнгер. Настасья Астровская

бытовых разговоров.

      Совсем недавно, например, Серега проглядел наброски легендарного сценария, и произошла следующая беседа.

      – Да ты пойми, ты же историю рассказываешь, – объяснял Сережа, изо всех сил стараясь держать себя в руках. – Вот так же, как бы ты про друзей своих рассказывал, про соседей, я не знаю. Вот моя задача – взять то, что ты мне рассказал, и показать это другим людям так, чтоб им интересно было и все понятно. А ты сам с собой в эту игру играешь, сам пошутил – сам посмеялся!

      – Это да, – вставил Лева, – я самодостаточный.

      – Ну, шибко самодостаточные не искусством занимаются, – хмыкнул Гутсби, – а чем-то другим…

      – Протестую, – засмеялся Лева, – может, это тоже своего рода искусство.

      – Ну, в целом, да, вполне себе жанр кинематографа. Только ты, вроде как, в другом жанре хочешь реализоваться. И я все понимаю, мне тоже нравятся отсылки, но не может текст полностью состоять из бессмысленных и беспощадных отсылок, как Франкенштейнов монстр из кусков!

      – Мне иногда кажется, что у меня жизнь состоит из бессмысленных и беспощадных отсылок, – мрачно отозвался Басин. – И тоже довольно бессвязных. Травмы – из орального периода развития, брови – папины, тело – собачье, гипофиз и семенники – человеческие… Получается полный абырвалг.

      – Это многое объясняет, – грустно подытожил Сережа.

      – Многое объясняет! – сказал себе Лева, глядя в окно поезда, и рассмеялся.

      Полный абырвалг, да тут и винить некого, кроме себя. Вот эти рельсы, по которым он движется сейчас – результат всех его выборов. Как в игре.

      И выборы эти, надо сказать, не всегда ему самому нравились. Хотя – бывало по-разному…

      Басин снова вспомнил один день из своей жизни, к которому частенько мысленно возвращался.

      В моменты хандры он задавал себе вопрос: ну и что же хорошее я сделал в жизни? Получил образование? Работал где угодно – а чаще где неугодно? Писал и продавал всякую ерунду? Женился? Почти все варианты не подходили, кроме одного. И Лева понимал это, становилось одновременно смешно и тепло в груди, и он говорил себе полушепотом:

      – В конце концов, я ведь… спас котенка.

***

      Котенок случился со Львом Басиным, разумеется, в неподходящий момент. Маленький пуховый комок, белые и полосатые пятна, покрасневший нос, глаза, превратившиеся в две огромные пропасти черных зрачков…

      Впрочем, это, конечно, не начало истории.

      Начало истории – это Нася, которая уехала к маме на несколько дней.

      Или конфликт Паши и Иры Рогожкиных.

      Или та самая студентка, которая когда-то сказала Паше вместо «здравствуйте» – «я в вас влюбилась».

      Хотя нет, вряд ли. Это же была тайна.

      Такая тайна, которую все знали. Неловкая такая, гаденькая. Ее вслух не называли, но подразумевали – под кивком головы, или движением бровей, или странным жестом.

      Тайна была молода и черноволоса, и у нее было все необходимое, чтобы вляпаться в эту историю: тонкая талия, грудь третьего размера, наивность юности и очень мало чувства