Моя жизнь и любовь. Книга 2. Фрэнк Харрис

Вы великолепно защитили Шекспира, хотя я думаю, что у Гете гораздо больше заслуг, чем один «Фауст».

      Вот что я помню о начале разговора, которому суждено было изменить всю мою жизнь. Когда я рассказал Фишеру о непонятных мне лекциях по греческому глаголу и другие подобные трудности, он расспросил о моей учебе, а затем сказал, что большинство американских студентов в Германии недостаточно хорошо владеют латынью и греческим, чтобы максимально использовать преимущества, предлагаемые им в немецком университете. Наконец, он настоятельно посоветовал мне сбрить усы и снова пойти на год в гимназию.

      Профессор сказал это мне, парню двадцати с лишком лет! Вся моя натура дико возмущалась, но Фишер был настойчив и убедителен. Он пригласил меня к себе домой, представил профессору Айне[16], который был учителем детей кайзера или что-то в этом роде. Почтенный и прекрасно говоривший по-английски, он согласился с Фишером. Тот же заметил:

      – У Харриса есть мозги. Но вы согласитесь, профессор, что чем больше данный ему природой талант, тем более необходимо ему основательное образование.

      В конце концов, я согласился, съехал жить в семью, регулярно посещал гимназию и погрузился в латынь и греческий на восемь или десять месяцев, в течение которых работал в среднем по двенадцать часов в день.

      Уже через четыре или пять месяцев я был в числе лучших в гимназии: действительно, только один мальчик оказался бесспорно сильнее меня. Когда задавали латинскую тему, он обычно писал заголовок «Ливий», или «Тацит», или «Цезарь» и никогда не использовал идиому или слово, которое он не мог показать в тексте автора, которому подражал. Ему помогало то, что по крайней мере два раза в неделю профессор читал нам лекцию, подчеркивая наиболее характерные для каждого античного автора выражения. Конечно, я подружился с молодым человеком – Карлом Шурцем и поинтересовался, как он достиг такого мастерства.

      – Это легко, – ответил Карл.

      Он начал с Цезаря. Перевел страничку текста, после чего свой перевод попытался перевести на латынь. Получилась какая-то абракадабра! Тогда парень стал тщательно изучать специфические фразы из повседневной лексики Цезаря и со временем обнаружил, что каждый древнеримский писатель имел собственную манеру речи и даже собственный словарный запас.

      Я пошел дальше. Взялся за Шекспира. Я уже заметил сходство между «Гамлетом» и «Макбетом». Я начал читать обе трагедии и случайно выучил все поэтические отрывки наизусть, после чего начал улавливать акцент в голосе Шекспира, слышать, когда он говорил от всего сердца, а когда – просто губами. Проблески его личности росли во мне, и однажды я сел писать «Гамлета» по памяти.

      Когда я дошел до сцены, в которой Гамлет упрекает свою виноватую мать, я вдруг проник в душу Шекспира. В то, что смутно подозревал. Ни один мужчина не мог бы так упрекнуть свою мать! Гамлет использовал язык сексуальной ревности. Неверность моей матери никогда бы не свела меня с ума. Я не мог судить о ее искушении или о недостатках

16

Вильгельм Айне (1821—1902) – профессор истории в Гейдельберге. Автор «Истори Рима» в 8-ми томах.