Незримые тени. Дея Нира

был поток ругательств и бессвязных слов, которые, впрочем, быстро сменились протяжными стонами и жалобами на головную боль. Не обращая на это внимания, женщина встряхнула его еще раз.

      Смотритель резко выпрямился, пытаясь сфокусировать взгляд.

      – Фу, ты! Что тебе?

      – Послушай-ка, хватит спать. Жена твоя родила двойню. Слыхал?

      Двойня! Такого он не ожидал. Гримаса на оплывшем лице сменилась глуповатой, искренней улыбкой. Петер перекрестился.

      – Вот так? Сразу двое?

      Экономка уперла руки в бока.

      – Так и есть! Сходил бы да и посмотрел, чем здесь валяться.

      Смотритель облизнул пересохшие губы, борясь с тошнотой. Но это было уже неважно. Сейчас он встанет, сейчас. Клара, видя его усилия, покачала головой, подхватила под руку, чтобы помочь подняться.

      – Когда родила?

      – Да вот, перед самым рассветом. Немного погодя первого луча солнца.

      – Ну, идем же. Помоги мне.

      Первым делом смотритель обнял жену и расцеловал, но она с каким-то страхом отшатнулась от него и слабо кивнула, махнув в сторону, где под зеленым пологом стояла деревянная колыбель.

      Дети были премилые. Розовые комочки, туго спеленатые, мирно дремали, тесно прижимаясь друг к другу, словно котята.

      – Надо бы у плотника вторую заказать? – шепотом произнес смотритель, обдавая стойким перегаром экономку.

      Клара посмотрела на близнецов.

      – Можно. Но так-то им спокойнее. Как в утробе вместе были, так и тут. Жалко разнимать.

      – Так-то так. Но нехорошо мальчику и девочке вместе спать, пускай даже они брат и сестра. Не дай Бог чего…

      Петер осекся, прикусив язык, чтобы не пустить грех в мысли, не произнести вслух дурное и тем самым накликать беду. Однако вскоре оказалось, что эти страхи вполне могли сбыться.

      Всякий раз, как девочку уносили искупать или покормить, выражение лица у мальчика менялось. Смотритель не мог взять в толк, мерещится ему этот угрожающий взгляд или всему виной выпитая тайком лишняя рюмка.

      Он присматривался к ребенку, доказывая себе, что младенцы не умеют думать, что они слишком невинны, чтобы различать хорошее и плохое. Да и что плохого было в том, чтобы понянчить маленькую Софию, поиграть с ней? Она всегда так радовалась, когда отец брал ее на руки и возился с ней. Не то, что Деметрий, взгляд которого менялся с настороженного на колючий и вопрошающий.

      Видеть у обычного младенца суровое выражение лица было слишком необычно, странно, даже пугающе. Ведь все младенцы такие улыбчивые и трогательные. Ну, просто ангелы!

      Деметрий не походил на ангела. Разве что в те минуты, когда он чувствовал, что София спит рядом, лицо его приобретало какое-то одухотворенное выражение, которое сразу исчезало, стоило разлучить брата с сестрой на время. Он принимался смотреть по сторонам, насколько это позволяло его физическое развитие, ища взглядом сестру. В этом взгляде была тоска, неуверенность… Смотритель мог поклясться в этом: подобное