Герои умирают. Мэтью Стовер

бестолковым камнегибом меньше!

      Задвижка на той стороне двери шевельнулась и шумно поехала в сторону – наконец-то! Дверь только начала отворяться, а нетерпеливая Кирендаль уже обеими руками толкнула ее, ворвалась внутрь и направилась к бару рядом с громадным каменным камином. Тяжелые парчовые шторы были по-прежнему задернуты, фонарики погасли; в воздухе висел чад от фитилей.

      – Спишь, собака! Шкуру с тебя спущу!

      Входная дверь захлопнулась, обрезав луч света из коридора. Кирендаль, чьи глаза не сразу приспосабливались к темноте, так треснулась голенью о некстати подвернувшуюся ножную скамейку, что слезы брызнули из глаз. Зажав ушибленную ногу обеими руками, она заскакала на другой, вопя:

      – И зажги здесь свет!

      Ответом ей был сухой лязг дверной щеколды, возвращающейся на место в темноте.

      Кирендаль замерла, отпустила ушибленную ногу, осторожно попробовала наступить. В комнате чем-то пахло: к густой вони горелого лампового масла примешивался козлиный дух, как от немытого человеческого тела.

      Кирендаль постояла молча, наконец отважилась позвать:

      – Закки?

      – Он вышел.

      В невыразительном голосе таилась смертельная опасность.

      Кирендаль показалось, что каждый сустав ее тела превратился в жидкость.

      Как все Перворожденные, она обладала непревзойденным ночным зрением, двигалась бесшумно, как призрак, к тому же здесь она была у себя. Поэтому, будь это не Кейн, а кто-то другой, она попыталась бы отбиться, но он здесь, видимо, уже давно, прекрасно освоился в темноте и, скорее всего, готов к любому ее шагу. К тому же, судя по голосу, стоит где-то совсем рядом.

      – Не дыши глубоко, – сказал он ей тихо. – Если я услышу глубокий вдох, я решу, что ты хочешь завизжать, и убью тебя раньше, чем пойму свою ошибку.

      Кирендаль решила принять его слова на веру.

      – Я… – пискнула она, старательно дыша только верхушками легких, – ты ведь мог убить меня, когда я только вошла.

      – Правильно.

      – Значит, ты пришел не за этим.

      Темнота молчала.

      Кирендаль уже видела его силуэт, густо-черную тень на черной стене, но никак не могла разглядеть Оболочку, и это приводило ее в ужас. Разве можно понять намерения того, чья Оболочка не поддается прочтению?

      Немного погодя она разглядела в темноте две блестящие точки – глаза.

      Она заговорила:

      – Я… я кое-что болтала насчет Ма’элКота, но я ничего не сделала – ничего такого, за что Совет Монастырей мог бы осудить меня на смерть! Или сделала? Скажи мне, ты должен мне сказать! Я знаю, что Совет поддержал Ма’элКота, но это же не значит, что надо убивать меня…

      Он сухо, безрадостно усмехнулся, прежде чем ответить:

      – Я не отвечаю за воззрения и политику как Совета Братьев вообще, так и его отдельных членов и не могу ни подтвердить, ни опровергнуть наличие у них особых мнений по тому или иному поводу.

      – А, так, значит, это все-таки Король Арго? Я знаю, что Подданные считают тебя своим…

      – Миленько