Былое и думы. Эмиграция. Александр Герцен

тех, кто у него письменно просит аудиенции.

      – Позвольте мне написать сейчас.

      Он позвонил, вошел старик huissier[194], с цепью на груди; сказав ему с важным видом: «Бумаги и перо этому господину», юноша кивнул мне головой.

      Huissier повел меня в другую комнату. Там я написал Карлье, что желаю его видеть, чтоб объяснить ему, почему мне надобно отсрочить мой отъезд.

      В тот же день вечером я получил из префектуры лаконический ответ: «Г. префект готов принять такого-то завтра, в два часа».

      Тот же самый противный юноша встретил меня и на другой день; у него была особая комната, из чего я и заключил, что он нечто вроде начальника отделения. Начавши так рано и с таким успехом карьеру, он далеко уйдет, если бог продлит его живот.

      На сей раз он привел меня в большой кабинет; там, за огромным столом, на больших покойных креслах, сидел толстый, высокий, румяный господин из тех, которым всегда бывает жарко, с белыми, откормленными, но рыхлыми мясами, с толстыми, но тщательно выхоленными руками, с шейным платком, сведенным на минимум, с бесцветными глазами, с жовиальным[195] выражением, которое обыкновенно принадлежит людям, совершенно потонувшим в любви к своему благосостоянию и которые могут подняться холодно и без больших усилий до чрезвычайных злодейств.

      – Вы желали видеть префекта, – сказал он мне, – но он извиняется перед вами: очень нужное дело заставило его выехать, – если я могу сделать вам чем-нибудь что-нибудь приятное, я ничего лучшего не прошу. Вот кресло, не угодно ли?

      Все это высказал он плавно, очень учтиво, несколько щуря глаза и улыбаясь мясными подушечками, которыми были украшены его скулы. «Ну, этот давно служит», – подумал я.

      – Вы, верно, знаете, зачем я пришел.

      Он сделал головою то тихое движение, которое делает всякий, начиная плавать, и не отвечал ничего.

      – Мне объявлен приказ ехать через три дня. Так как я знаю, что министр у вас имеет право высылать, не говоря причины и не делая следствия, то я и не стану ни спрашивать, почему меня высылают, ни защищаться; но у меня есть, сверх собственного дома…

      – Где ваш дом?

      – 14, rue Amsterdam… очень серьезные дела в Париже, мне трудно их оставить сразу.

      – Позвольте узнать, какие у вас дела: по дому или…?

      – Дела мои у Ротшильда, мне приходится получить тысяч четыреста франков.

      – Как-с?

      – С небольшим сто тысяч roubles argent[196].

      – Это значительная сумма!

      – C’est une somme ronde[197].

      – Сколько времени вам нужно для окончания вашего дела? – спросил он, глядя на меня еще кротче, так, как глядят на выставленные в окнах фазаны с трюфлями.

      – От месяца до шести недель.

      – Это ужасно много.

      – Процесс мой в России. Чуть ли не по его милости я и оставляю Францию.

      – Как так?

      – С неделю тому назад Ротшильд мне говорил, что Киселев дурно обо мне отзывался. Вероятно, петербургскому правительству хочется замять дело, чтоб о нем не говорили; чай, посол попросил

194

Пристав (франц.).

195

Здесь: благодушным (франц. jovial).

196

Рублей серебром (франц.).

197

Это кругленькая сумма (франц.).