Былое и думы. Эмиграция. Александр Герцен

в соображение 7 пункт закона 13 и 21 ноября и 3 декабря 1849 г., дающий министру внутренних дел право высылать (expulser) из Франции всякого иностранца, присутствие которого во Франции может возмутить порядок и быть опасным общественному спокойствию, и основываясь на министерском циркуляре 3 января 1850 г.,

      решаем, что следует:

      Называемый (le N-é, т. е. nommé, по это не значит «вышеупомянутый», потому что прежде обо мне не говорится, это только безграмотная попытка как можно грубее обозначить человека) Герцен, Александр, 40 лет (два года прибавили), русский подданный, живущий там-то, обязан оставить немедленно Париж, по объявлении сего, и в наискорейшем времени выехать из пределов Франции.

      Воспрещается ему впредь возвращаться, под опасением наказаний, положенных 8 пунктом того же закона (тюремное заключение от одного месяца до шести и денежный штраф).

      Все меры будут приняты для удостоверения в исполнении сих распоряжений.

      Сделано (Fait) в Париже 16 апреля 1850.

      Префект полиции П. Карлье.

      Скрепил общий секретарь префектуры Племен Рейр.

      На боку: Читал и одобрил 19 апреля 1850 г.

      Министр внутренних дел Ж. Барощ.

      Лета тысяча восемьсот пятидесятого, апреля двадцать четвертого.

      Мы, Емилий Буллей, комиссар полиции города Парижа и в особенности Тюльерийского отделения, во исполнение приказаний господина префекта полиции от 23 апреля:

      Объявили сударю (sieur) Александру Герцену, говоря ему, как сказано в оригинале».

      Тут следует весь текст опять. В том роде, как дети говорят сказку о белом быке, повторяя всякий раз с прибавкой одной фразы: «Сказать ли вам сказку о белом быке?»

      Далее: «Мы пригласили поименованного (le dit) Герцена явиться в продолжение двадцати четырех часов в префектуру для получения паспорта и для назначения границы, через которую он выедет из Франции.

      А чтоб сказанный сударь Герцен не отозвался неведением (n’en prétende cause d’ignorance – каков язык!), мы ему оставили эту копию сказанного решения в начале сего настоящего нашего протокола объявления. – Nous lui avons laissé cetto copie tant du dit arrêté en tête de cette présente de notre procès-verbal de notification».

      Где мои вятские товарищи по канцелярии Тюфяева, где Ардашов, писавший за присест по десяти листов, Вепрёв, Штин и мой пьяненький столоначальник? Как сердце их должно возрадоваться, что в Париже, после Вольтера, после Бомарше, после Ж. Санд и Гюго, пишут так бумаги! Да и не один Вепрёв: и Штин должны радоваться – а и земский моего отца Василий Епифанов, который, из глубоких соображений учтивости, писал своему помещику: «Повеление ваше по сей настоящей прошедшей почте получил и по оной же имею честь доложить…»

      Можно ли оставить камень на камне этого глупого, пошлого здания des us et coutumes[192], годного только для слепой и выжившей из ума старухи, как Фемида?

      Чтение не произвело ожидаемого действия. Парижанин думает, что высылка из Парижа равняется изгнанию Адама из рая, да и то еще без Евы – мне, напротив, было все равно и жизнь парижская уже начинала надоедать.

      – Когда должен я явиться в префектуру? – спросил

192

Обычаев (франц.).