Острие бритвы. Тогда и теперь. Уильям Сомерсет Моэм

– участвовать в ее созидательной работе. Генри Мэтюрин только на днях говорил, что мы вступаем в такую пору, рядом с которой все достижения прошлого – ничто. Он сказал, что возможности развития у нас беспредельные, и он убежден, что к тысяча девятьсот тридцатому году мы будем самой богатой и самой великой страной во всем мире. Ведь это ужасно интересно, правда?

      – Ужасно.

      – Перед молодыми открыты все дороги. Тебе бы надо гордиться, что ты можешь принять участие в работе, которая нас ждет. Это так увлекательно.

      – Наверно, ты права, – отвечал он смеясь, – Армор и Свифт будут выпускать все больше мясных консервов все лучшего качества, а Маккормик – все больше жнеек, а Генри Форд – все больше автомобилей. И все будут богатеть и богатеть.

      – А почему бы и нет?

      – Вот именно, почему бы и нет. Но меня, понимаешь, деньги не интересуют.

      Изабелла фыркнула.

      – Дорогой мой, не говори глупостей. Без денег не проживешь.

      – Немножко у меня есть. Это и позволяет мне делать, что я хочу.

      – То есть бездельничать?

      – Да, – улыбнулся он.

      – Ох, Ларри, с тобой так трудно говорить, – вздохнула она.

      – Мне очень жаль, но тут я бессилен.

      – Неправда.

      Он покачал головой. Помолчал, о чем-то задумавшись. Когда же наконец заговорил, то сказал нечто совсем уж несуразное:

      – Мертвецы, когда умрут, выглядят до ужаса мертвыми.

      – Что ты хочешь этим сказать? – спросила она растерянно.

      – Да то, что сказал, – ответил он с виноватой улыбкой. – Когда находишься в воздухе совсем один, есть время подумать. И всякие странные мысли лезут в голову.

      – Какие мысли?

      – Туманные, – улыбнулся он. – Бессвязные. Путаные.

      Изабелла обдумала его слова.

      – А тебе не кажется, что, если бы ты стал работать, они бы прояснились и ты бы разобрался в себе?

      – Я думал об этом. Я уже прикидывал, может, пойти работать плотником или в гараж.

      – О Господи, Ларри, да люди подумают, что ты помешался.

      – А это имеет значение?

      – Для меня – да.

      Опять наступило молчание. На этот раз первой заговорила она:

      – Ты так изменился после Франции.

      – Неудивительно. Со мной там много чего случилось.

      – Например?

      – Ну, что всегда бывает на войне. Один авиатор, мой лучший друг, спас мне жизнь, а сам погиб. Это было нелегко пережить.

      – Расскажи.

      Он посмотрел на нее с тоской в глазах.

      – Не хочется мне об этом говорить. Да, в общем, такое каждый день случается.

      Изабелла, отзывчивая душа, опять чуть не заплакала.

      – Ты несчастлив, милый?

      – Нет, – улыбнулся он. – Если несчастлив, так только оттого, что делаю тебе больно. – Он взял ее за руку, и в прикосновении его крепкой, сильной руки было что-то до того дружеское, до того бережное и нежное, что она прикусила губу, чтобы не разрыдаться. – Скорее всего я так и не успокоюсь, пока окончательно для себя все не решу, – сказал он задумчиво. – Ужасно трудно выразить это словами.