Кладовая солнца. Михаил Пришвин

канавы, над самыми бабами, и дожидаюсь, пока они встанут; они думают меня перележать, а я думаю их пересидеть, но я непременно их пересижу, зашевелятся и сами отдают мне мешки. Выходит двойное наказание – и время потеряли, и мешки.

      «Вот какой хитрый старец, – думает Курымушка, – и почему это мама борется с Банком сама и не хочет слушаться старца?»

      Другая история была про Дунечку. Но это еще много чуднее, чем про Софью Александровну. В большом купеческом доме на маминой родине у одного из ее братьев был мальчик по прозвищу Га-ри-баль-ди. Когда он стал довольно большим, то поднял в этом доме восстание, и с ним ушла его сестра Дунечка. Куда они делись, нельзя было узнать; мать говорила: «Все покрыто мраком неизвестности». Мать признавалась, что сама в этом плохо понимает, – почему-то они ненавидят царя, такого хорошего, освободителя крестьян.

      – Вы-то как думаете про это, Софья Александровна?

      – Я тоже в этом мало понимаю, но думаю – из них могут потом выйти очень хорошие, умные люди; у них это от гордости, хотят все сами. А что сами! Вот я хотела сама выйти замуж, и что вышло! Нужно терпеть! Потом они тоже смирятся и будут умные люди.

      – Умные, что и говорить, в нашем роду глупых не было, – он был умница во всем городе и по-ра-жал всех. Дунечка за ним, как за Богом, шла, как вы теперь за старцем идете: бес-по-во-рот-но! Он был в тюрьме, и это у них за святость считается, страдал за народ, как Христос.

      – Не говорите так, Мария Ивановна!

      – Нет, отчего же, мне кажется, Христос был очень хороший.

      – Да разве так можно?

      – Господи, я же знала его гимназистом, какой он был хороший, как заступался при малейшей обиде за прислугу, за бедных родственников, за больную собаку, птицу, замерзающую на улице, увидит и приголубит. И Дунечка пошла за ним, они были в Париже, учились, но, должно быть, не-ле-галь-но.

      – Не-ле-галь-но, – твердит Курымушка.

      – Что ты там шипишь? – спрашивает его мать. – Не уснул еще? Подожди, не спи, скоро ужинать.

      И опять Софье Александровне:

      – Он остался там, она приехала по его приказу работать на ле-галь-ном положении, пока…

      – А потом?

      – У них про-грам-ма: жить без царя.

      – А потом?

      – Я не знаю, но у них потом выходит как-то очень хорошо, я сама не понимаю, как люди вдруг переделаются, если не будет царя. Но она такая милая и такая хорошенькая, хотя и ми-ниа-тюр-ная, кулачки свои крошечные подымет: царь такой большой, она такая маленькая, мне это нравится.

      – Очень миленькая! А вы бычка своего продали?

      – Симментала? Нет еще.

      – Вы променяйте мне его на телушку, я давно мечтаю о симментальском бычке.

      Курымушка все это слушал и по-своему понимал. И когда Дунечка прочла ему свое любимое стихотворение:

      Жандарм с усищами в аршин,

      И рядом с ним какой-то бледный,

      Полуиссохший господин, —

      Курымушка понял, что бледный господин и есть он, тот самый Га-ри-баль-ди, и он Дунечке все равно как старец Софье Александровне; а у мамы только Банк и она сама.