Генерал и его армия. Лучшие произведения в одном томе. Георгий Владимов

другого – должен был спешно решать, что делать. Нефедов ему докладывал, что «фердинанды» уже занимают огневую позицию, уже вышли на прямую наводку, ожидают, когда подплывут поближе танки.

      – Уходи! – кричал генерал. – Уходи с людьми подальше и корректируй. Больше ты же не сможешь, Нефедов! Ну, не совсем же у нас пушкари криворукие, авось что-нибудь смайстрячат…

      Трубка не отвечала. Должно быть, полуоглохший Нефедов там соображал, что бы такое могли «смайстрячить» артиллеристы. А может быть, уже просто не слышал ничего…

      – Что молчишь? – спросил генерал.

      – Да вот думаю… Лучше ли оно будет – всю работу пушкарям передоверить?.. Не знаю.

      И трубка замолчала надолго. Уже насовсем.

      …А все же кто-то из них вынырнул, из экипажа утонувшего «юнкерса». Неожиданно среди зыбей показалась его одинокая голова в шлеме и выпуклых очках, как будто поднялся из глубины обитатель дна, и первое, что он сделал, хлебнув воздуха распяленным ртом, – что было сил закричал. В его крике был пережитый ужас, неодолимая жалость к себе, обида на весь треклятый мир. Он кричал и плыл – торопясь, загребая широкими взмахами, выскакивая из воды чуть не до пояса, тратя много яростной энергии, да только не туда плыл, куда ему следовало, плыл к левому берегу, до которого его не могло хватить, плыл навстречу тем, кто не должны были его пощадить, а должны были забить насмерть чем попало – прикладом, веслом, саперной лопаткой. Что-то случилось с его головой – он потерял всякие ориентиры, или потерял зрение, или, проще того, не соображал протереть запотевшие, забрызганные очки, да просто сорвать их к чертям – и увидеть, что еще не потеряно спастись… А над ним, над всею переправой, преследуемый неистовым Галаганом, все носился затравленный «сто сорок шестой», уже, наверное, на исходе горючего, и может быть, завидуя участи товарища по эскадрилье, мечтая хотя бы приводниться, как он, или, напротив, страшась такого приводнения, в котором так же мало было спасения, как и в воздухе, перенасыщенном ненавистью…

      …Палуба вдруг пошла из-под ног. Это паром с разбегу уткнулся в песок плеса. Лишь тогда генерал, повернув голову, увидел нависавшую над ним, уходящую в небо кручу берега. Потревоженные стрижи выпархивали из своих нор и кружились стаями, не желая разлетаться далеко. Упали на плес аппарели, и выпрыгнувший все же из танка лейтенант, давеча испугавшийся, вместе с Шестериковым освобождали танк от его цепных пут. Механик-водитель из своего люка выглядывал – не пора ли ему рвануть.

      И рванул-таки, не дожидаясь команды, еле не выдернув из палубы последний удерживавший его рым; гусеницы яростно отшвырнули назад визжащую аппарель, и паром, всплывая, отвалил от берега и закачался на волне, не давая сползти «виллису» и бронетранспортеру.

      Латаная чумазая «тридцатьчетверка» шла уже по Правобережью, она шла под обрывом, узкой полоской, где было бы не разойтись двоим, она тыкалась в расселины, ища, где положе, где бы ей взобраться на кручу, а где-то высоко над