Ледяной Рыбак. Альтраум I. Тата Олейник

Лопух пах лопухом.

      Это была настоящая жизнь, пусть со всеми этими выскакивающими табличками и лисьими ушами, но жизнь – правдоподобная до невероятия. И уж точно куда более нормальная, чем та, что я вел раньше. Ветер был все так же свеж и ощутимо холодало. Хотя…

      Тут я вздрогнул, поняв, что давно испытываемый озноб – наверняка следствие замораживания моего тела. И снова стало страшно, невыносимо страшно, а вдруг что-нибудь пойдет не так. Я много читал о криомедицине, я знал, что несчастные случаи и летальные исходы при охлаждении – далеко не такое уникальное событие, как успокаивал меня Петр Иванович. В конце концов мой организм и так на пределе, он и сам по себе, без подобных испытаний ежесекундно мог прекратить работу. Вот уже после благополучного замораживания летальность опускалась почти до нуля – правда, последующая разморозка была еще опаснее охлаждения, но до разморозки еще надо дожить.

      Просто не думай об этом, – сказал я себе. – Встань на тропинке, смотри на далекий горизонт и дыши. Даже если ты сейчас умрешь, ты умрешь счастливым и без боли. И вообще каждый человек каждую секунду может совершенно неожиданно закончить жизнь, ты тут не одинок, мы все в одной лодке. Лучше снова начинай сердиться из-за дурацких ушей. Почему они мне не нравятся? Потому что я не хочу выглядеть смешным и жалким. Пусть девчонки ушки носят – они такое любят, а я – мужик. Может быть, их можно как-нибудь отрезать? Ушить? Все время ходить в панамке?

      Новая волна озноба не позволила страху уйти. Тогда я решил рассердиться на сам страх и на слабеющих ногах решительно зашагал вниз – к серому деревянному двухэтажному зданию, которое, по всей видимости, и было искомой казармой. Сержант Дырокол был почти копией сержанта Вошебоя, только при усах и в порванной рубашке.

      Осмотрев меня без какого-либо удовольствия, он приказал следовать за ним – во двор казармы. Там, на пыльном плацу стояло несколько шестов с насаженными на них мешками из поцарапанной кожи, из мешков торчала солома. Верхняя часть каждого мешка была туго затянута воняющей дегтем веревкой – получалась вроде как голова.

      – Бей – сказал Дырокол.

      – Чем?

      – Хоть руками, хоть ногами.

      Я послушно дал кукле несколько оплеух, потом, задрав подол, пнул жесткий мешок – пальцы босой и уже довольно-таки грязной ноги взвыли.

      – Мда, – сказал Дырокол. – Что и ожидалось.

      Он наподдал манекен локтем, отчего несчастное чучело спружинило чуть не до земли, отошел к стойке с оружием и протянул мне маленький топорик с занозистой рукояткой.

      – Бей, – повторил он.

      – А не испорчу мешок?

      – Заговоренные. Бей.

      Я принялся мучить мешок топором. Солома шуршала, кожа бумкала, мешок был неподвижен.

      – Дермь кунячья, – констатировал сержант. – Давай-ка мечом попробуем.

      Мы попробовали и мечом, и дубинкой, и длинной палкой, и копьем, и маленьким ржавым ножом типа перочинного, только не складывающимся.

      С ножом повезло больше прочих: на десятом примерно ударе манекен