Я из огненной деревни. Алесь Адамович

эти кто две?

      Она говорит, что это люди из Песочного.

      – А чего они у вас тут? Она говорит:

      – Тут мои девчата, и они приехали с прялками.

      Что ж иначе говорить?

      Они ко мне:

      – Где муж?

      Им мужчины нужны были. Я говорю:

      – Молотят там, в гумне.

      – Пойди, позови.

      Я пошла, позвала.

      – Партизан? – спрашивает.

      А он говорит:

      – Пан, какой же я партизан? Вот спросите у хозяйки, мы совместно живём.

      А были немцы, и были полицаи.

      – А это кто?

      Он говорит:

      – Это из Песочного. Вот у тётки дочки, они – подруги, дак они пришли к ней.

      И немцы у мужа спрашивают:

      – А когда они пришли?

      Он говорит:

      – Сегодня.

      А те говорят:

      – А мы тут уже целую неделю живём.

      Уже не одно пошло. Им верят, а ему нет. А берёзовая палка здоровая, лучше, чем у меня во, да с набалдашником. И давай они его бить… И столько били, что прямо он чёрный весь был. А тот палку в сторону отставил, и другому говорит:

      – Застрелить.

      Вижу я, что беда, давай просить:

      – Пан, это неправда – они сегодня пришли. Пойдите вы поглядите: они из Песочного, ко всем понаехали, не только к нам. В некоторых хатах по двадцать человек, по пятнадцать, и кони стоят запряжённые, и в гумне много…

      Они и пошли глядеть.

      И пришёл уже вечер.

      У тётки дом большой был, и их собралось человек пятьдесят. Наносили соломы. А мы на кухне поместились. На полу около печки посадились и мы, и возчики, что их привезли. Я у одного этого человека и спрашиваю, у возчика:

      – Дядька, где они, что делают?

      Дак они говорят:

      – Ничего.

      А другой говорит:

      – А, в Песочном? Одну девочку убили и дом спалили…

      Ну, у меня уже мысль плохая, если они так сказали.

      Долго не ожидая, приходят и спрашивают по-польски:

      – Где господаж?

      А он же сидит рядом со мной. Он говорит:

      – Я.

      – А ну вперёд!..

      Поскольку они говорили, что застрелят, дак я ж и посчитала, что берут застрелить.

      Он поднялся и говорит:

      – Прощайте все.

      Куда забрали, не знаю…

      Погодя видим – детдом горит. Думаю я: видать, туда его завезли. Там убили…

      Ещё тихо было назавтра, а я всё чувствовала, что будет плохо.

      А там у нас сарайчик был, где стояла тёлка и кабанчик. Дак я говорю сыну:

      – Идём туда. В случае чего, дак мы в лес.

      Не успели мы дойти туда – уже выстрел получился. У нас была в сене, в сарайчике, нора пробита, – дак сын говорит:

      – Мама, я полезу туда.

      Потом я говорю:

      – Не, ты лучше лезь наверх, а я – за тобою.

      Он лезет, а два немца входят как раз… Дак я его – за ноги. Лопочут они чёрт их знает что. А я им говорю:

      – Пан, я даю есть корове.

      А они говорят по-немецки. И давай нас толкать, сына и меня. Так