Ветра Пустоши. Книга 3. Возвращение. Дмитрий Литвинов

себя все.

      – Вставай Таназ! Просыпайся!

      Голос знакомый. Но почему он такой встревоженный?

      Темнота вокруг растворяется, сереет. Эту серость вытесняет приглушенный дневной свет, проникающий в шатер через специальные вентиляционные клапана. Глаза нехотя открываются, голова наполняется тупой болью, словно с похмелья. Сколько прошло времени, он что проспал? Вокруг угадываются знакомые контуры, рядом стройный силуэт – Дерека, это она его звала.

      – Что случилось?

      Тяжело подниматься. Голова болит.

      – Дымка, тяжелая, большая на горизонте с заката. Приближается, растет.

      – Никак Марги пожаловали.

      – Похоже на то.

      Бодро отзывается голос сестры. Встал, наскоро оделся, собрался. Вчерашняя девушка сидит в углу, штопает платье, замерла, подняла на него испуганные глаза – шея вся в синяках, на скуле запекшийся кровоподтек. Не до нее сейчас.

      – Эта так и будет торчать здесь?

      Таназ кивнул в сторону забившейся в угол девушки.

      – Конечно, она теперь ни шагу отсюда, пока задуманное не исполниться. Никто об этом не должен знать, никто ничего не должен подозревать.

      С готовностью отозвалась Дерека.

      – Хорошо, пусть сидит, аспид с ней!

      Кивнул Таназ и вышел из шатра. Так и есть – проспал. Солнце уже высоко поднялось. Голова болит, мысли чугунные не поворотливые сегодня. Бронированный капот его трака откинут, из утробы стального зверя торчат только ноги его механика, он бормочет что-то неразборчивое. Рядом стоит высокий широкоплечий грязный раб, помогает механику. Волосы на голове и борода топорщатся в разные стороны неровными, обкромсанными тупым ножом, кончиками. Загорелая перепачканная кожа, впалые щеки, татуировка на лице – какая-то диковинная вязь, причудливое переплетение линий. Раб заметил Нама, в глаза ему смотрит – не отворачивается. Холодная бездонная синева в его глазах, колет, отталкивает – тяжелый у раба взгляд. Вот же живучий ублюдок, двужильный он что ли – пятнадцать лет уже в рабах ходит, других уже сотня от болезней и труда тяжелого померла, а этот еще жив. В рабство его обратил еще отец Таназа, Нам помнил, когда впервые увидел его – немного старше самого Таназа, косая сажень в плечах, могучее сильное тело – десять лучших воинов не могли тогда с ним совладать. Отец не хотел убивать раба – хотел его сломать. Сломать его дух, подчинить себе его волю. Но за пятнадцать лет сломать получилось только его тело – иссох он, исхудал, скрючился, о былой его мощи напоминали только торчащие в стороны острые плечи, которые даже сейчас были чуть не вдвое шире, чем у Таназа. Не подчинил его волю себе ни отец Таназа, ни он сам – раб всегда спокойно смотрел в глаза обоим Намам, без вызова, без дерзости, но смотрел и глаз не отводил, не прятал – ждал своего времени. Таназ это прекрасно понимал – перед ним все звеньевые склоняли голову, прятали глаза при встрече, но Наму нравилось дразнить судьбу, нравилось с ней заигрывать.

      – Ну что Червь,