Красная Нить. Наталья Стешенко

это когда вилами тычут в сено, вспарывают подушки и все переворачивают в подвале, а мать с отцом молча наблюдают. Она не понимала, почему ее отца толкали, бранили и замахивались. А он молча стоял. Зинка с маленьким Ваней обычно сидели в углу, тоже молчали и ждали, когда все закончится. Ванька ни разу не плакал, как будто и правда понимал мать, которая бросала на них строгие и напряженные взгляды.

      Это было за полдень, когда Зинка услышала странный громкий звук. «Стреляют, черти», – выдохнула мать и выбежала во двор. Зинка еще ни разу не видела, как стреляют, и стремглав босоногая рванула за матерью.

      В доме напротив жили Нюрка, ее муж Степан и четверо детей. Выскочив на улицу, Зинка успела увидеть, что все они стоят вдоль стены своего дома. Мать загнала Зинку в дом, и она уже не видела, что происходило. Один из отрядовцев стоял со скучающим видом и ждал. А другой, направляя ружье на Степана, кричал: «Говори, где прячешь! Всех перебью к чертовой матери». Степан молча смотрел в землю. Нюрка плакала и причитала: «В прошлый раз все забрали ведь. Ничего не осталось. Мы детей одной картошкой кормим, хлеба нет». Отрядовец опять выстрелил выше головы: «Говори мне, где твое зерно, я сейчас всех угроблю: и тебя, и твое кулацкое отродье». Степан глухо ответил: «Нет ничего, хоть стреляй, хоть не стреляй. Все вынесли в прошлый раз. Одна свекла с картошкой осталась, а зерна нет».

      Февраль был холодный, снег и мороз еще и не думали отступать. Двое с ружьями оставили всю семью на улице в одних рубахах и медленно пошли обыскивать дом и сарай. Мать сразу же забрала Нюрку и детей в дом, Степан отказался идти и остался ждать на морозе. Отрядовцы медленно и лениво обыскивали все углы, сундуки, проверили погреб, чердак, свинарник и, не найдя ничего, отправились в следующий дом.

      Они сначала проходили по одной стороне улицы и потом двигались в обратном направлении по другой стороне. Уже ближе к вечеру они подошли к дому, где жила Зинка. Теперь их было трое. Судя по запаху, который ворвался вместе с отрядовцами, они уже изрядно выпили.

      В деревне знали, что отнятое отрядовцами почти целиком оставалось у них самих, не попадая ни в город, ни в армию. Под лозунгами хлебозаготовок или подготовки семенного фонда забирали все, что приглянется, не только хлеб. Вернуться без хлеба отрядовцам нельзя, ведь есть строгий план. Поэтому показная ярость и запугивание в начале дня переходили в настоящую истеричную свирепость к вечеру.

      Еще недавно встречались среди них совсем наивные. Они, полные горячего энтузиазма, приезжали из города неистово убеждать крестьян делиться хлебом со страной, скрепить руки с братьями – рабочими и красноармейцами. Деревенские видели их растерянность и недоумение, когда им вместо толстых, жадных кулаков с плакатов подсовывали худых крестьян с десятью детьми. Один, пробыв два дня в деревне, удавился и оставил записку: «Так невозможно. Я своими руками вынес весь хлеб из дома, где шестеро детей».

      Но таких уже не осталось. Они либо, переполненные ужасом, писали в город призывы обратить внимание на самоуправство