Они исчезли. Лина Кирилловых

на пол.

      – Схожу за ещё одной, – сказал он.

      К этому маслу салат бы. Из овощей, с грядки.

      Варя кивнула.

      Высокие магазинные окна, сплошь грязные от дождей и пыльцы, бросали тусклый свет на плиты пола границей. Дальше шёл полумрак, пока ещё мягко рассеиваясь. Вонь холодильников приросла остротой и тошнотворной гнилостностью. Всё, бывшее замороженным, благополучно и смрадно расквасилось, всё, бывшее охлаждённым, разложилось могильно и мерзко. И… Следует честно признать: это оказалось той сферой, восстановить которую не получилось. Не гниль искоренить, чёрт с ней, с гнилью. А вновь воскресить электричество. Ты должен был быть, некий умник в очках, ты должен был, заучка в глупом свитере, взмахнуть гроздью медалей и грамот, придумать, сделать, запустить, перепаять – но не нашёлся. Артём потоптался у светлой границы, шагнул. Варя последовала за ним. Артём, не оборачиваясь, знал, что она зажимает сейчас нос и рот.

      – Подожди меня на свету. Не ходи.

      – Не могу. Вдруг там плохое, а я тебя оставлю, Тёмка…

      Под ногами хрустнули подушечки и шарики – распотрошённый кем-то сухой готовый завтрак.

      Артём достал из кармана фонарик. Голубовато-белый бледный луч ударил в хаотично тронутые жадными руками полки. Артём зашарил руками, поднял белую пыль, закашлялся: из прорвавшихся пакетов с хлопьями сыпалось. Варя положила в корзину сырный попкорн и несколько найденных целых пачек овсянки. Расположенный рядом консервный отдел поприветствовал их запустением. Вонь холодильников в данном случае не могла помешать: консервы в новом мире ценились. Осталась, однако, фасоль – и помятые банки дешёвой тушёной свинины, на которую и раньше не особенно претендовали покупатели. Артём взял лишь фасоль, но не всю. За консервами кто-то ещё ведь придёт. Честность решения вознаградилась: дальше лежали лапша и пюре, даже суп в высоких картонных стаканчиках, и Варя стала деловито выбирать, но внезапно остановилась. Замерла, повернув голову вбок.

      – Артём!

      Тот, вздрогнув, посветил фонариком.

      Метка, растянувшаяся на стене, алела. Длинный был грубой мощью, но для подобного, несущего дух головоломки искусства оставался, без сомнения, туп. Метка вилась символом несуществующего языка: на этот раз красная, хотя встречались жёлтые, зелёные, пурпурные, чёрные и голубые. Её начертили недавно. Артём увидел потёки: стремящиеся вниз капли краски, как слёзы. Он медленно, заворожённо приблизился. Довольно высоко. Чертивший метку пользовался чем-то, чтобы встать. В дрожащем свете фонарика Артём поднял руку, чтобы коснуться потёка, а затем изучил оставшуюся на подушечках пальцев краску. Варя поправила сползшую на затылок панаму. Задумалась. Сумрачный, пронзённый миазмами порченого магазин помалкивал. Только Виталь, доедающий своих червей, чихнул раз вдали у входа – забавно и тонко, как кошка. Не с него же спрашивать за метку. А с кого? Артём поводил лучом света. Он понимал одно. Магазин – не дом. А дом – не магазин.

      – Я,