А зори здесь тихие…. Борис Васильев

умел разговаривать с молодежью не потому, что сообщал что-то новое, и не потому, что никогда не повторял общеизвестного. Умение его, которому поражались даже в управлении, держалось на том, что Ковалев каким-то чудом всегда угадывал, что за человек сидел перед ним. И начинал не беседу вообще, не лекцию, а конкретный и неповторимый разговор, который касался только их двоих. И поэтому сейчас, разглядывая эту худую, некормленую и неухоженную, болезненно напряженную девочку, он думал о том, что довело ее до этого, какая у нее может быть семья и почему девочка из семьи этой убежала.

      – Отец-то давно вас бросил?

      По тому, как дернулась девочка, он понял, что попал в точку. Ниточка была в его руках, но, чтобы не оборвать ее, следовало медленно, неторопливо распутать весь клубок. Главное было удивить, и это получилось.

      – А у меня он полковник. Летчик-истребитель, – с вызовом сказала она. – Он за каждый полет больше получает, чем вы за три месяца.

      – Возможно, – миролюбиво согласился Ковалев. – Только сволочь он, летчик твой, раз маме не дает ни копейки.

      Девочка вдруг резко повернулась к нему, странно и зло ощерившись и сразу став болезненно некрасивой:

      – Врете вы все! Думаете, не понимаю, откуда знаете, да? Вы милиция, вы уж всех допросили! Всех!..

      Он молчал, дружелюбно и серьезно глядя на нее. Задержанная, выкричавшись, сразу смолкла и снова ухватилась за сигарету. Семен Митрофанович не торопился с разговором, оставляя продолжение за нею, потому что дорожил он пока не словами, а интонацией. И еще он знал твердо, что долго она не умолчит.

      – Мама… – с непонятным ожесточением сказала вдруг девчонка. – Мама, мамочка…

      И опять замолчала, яростно затягиваясь. И младший лейтенант промолчал.

      – Думаете, легко девчонкам, которые без отцов? – не глядя, тихо спросила она. – Ну, может, у которых матери – мамы, тем еще ничего, а другим… – Она опять помолчала. – Знаете, сколько нам на производстве платят? Нам, у которых специальности никакой нет? Только-только на еду да на дорогу и хватает. Но ведь и одеться модно тоже хочется. А у вас на всех один разговор…

      – Нет, – сказал Семен Митрофанович. – Нет у нас такого разговора. Обманули тебя.

      – А везете куда?

      – В управление. Положено так.

      Он глядел на ее туфельки: она все двигала ими, под лавку запихивала, прятала. Не случайно, ой не случайно, а раз так, то должен в голове ее вертеться один вопрос. И он все время ждал этого вопроса. И дождался.

      – Посадят меня?

      – Нет, – как можно простодушнее сказал он. – Навряд ли. Туфли, может, и отберут…

      Не удивилась, почему туфли отберут. Совсем не удивилась, только вздохнула:

      – Что же мне, босиком по городу идти?

      – Зачем же брала? Знала ведь, что ворованное…

      – Не хотела я брать их. Как чувствовала…

      – За это били?

      – Нет… – Она вдруг странно поглядела на него, криво усмехнулась. – Влезли в душу и ворочаетесь? И вы такая же сволочь, как все…

      И отвернулась. Младший лейтенант закурил