А зори здесь тихие…. Борис Васильев

семья. Галя Четвертак закричала было, затряслась, Соню увидев, но Осянина крикнула зло:

      – Без истерик тут!..

      И Галя смолкла. Стала на колени возле Сониной головы, тихо плакала. А Рита только дышала тяжело, а глаза сухие были, как уголья.

      – Ну, обряжайте, – сказал старшина.

      Взял топорик (ох, лопатки не захватил на случай такой!), ушел в камни место для могилки искать. Поискал, потыкался – скалы одни, не подступишься. Правда, яму нашел. Веток нарубил, устелил дно, вернулся.

      – Отличница была, – сказала Осянина. – Круглая отличница – и в школе, и в университете.

      – Да, – сказал старшина, – стихи читала.

      А про себя подумал: не это главное. А главное, что могла нарожать Соня детишек, а те бы внуков и правнуков, а теперь не будет этой ниточки. Маленькой ниточки в бесконечной пряже человечества, перерезанной ножом…

      – Берите, – сказал.

      Комелькова с Осяниной за плечи взяли, а Четвертак за ноги. Понесли, оступаясь и раскачиваясь, и Четвертак все ногой загребала. Неуклюжей ногой, обутой в заново сотворенную чуню. А Федот Евграфыч с Сониной шинелью шел следом.

      – Стойте, – сказал он у ямы. – Кладите тут покуда.

      Положили у края. Голова плохо легла, все набок заваливалась, и Комелькова подсунула сбоку пилотку. А Федот Евграфыч, подумав и похмурившись (ох, не хотел он делать этого, не хотел!), буркнул Осяниной, не глядя:

      – За ноги ее подержи.

      – Зачем?

      – Держи, раз велят! Да не здесь, за коленки!..

      И сапог с ноги Сониной сдернул.

      – Зачем?… – крикнула Осянина. – Не смейте!

      – А затем, что боец босой, вот зачем.

      – Нет, нет, нет!.. – затряслась Четвертак.

      – Не в цацки же играем, девоньки, – вздохнул старшина. – О живых думать нужно – на войне только этот закон. Держи, Осянина, приказываю, держи.

      Сдернул второй сапог, кинул Гале Четвертак:

      – Обувайся. И без переживаний давай: немцы ждать не будут.

      Спустился в яму, принял Соню, в шинель обернул, уложил. Стал камнями закладывать, что девчата подавали. Работали молча, споро. Вырос бугорок, поверх старшина пилотку положил, камнем ее придавил. А Комелькова – веточку зеленую.

      – На карте отметим, – сказал он. – После войны памятник ей.

      Сориентировал карту, крестик нанес. Глянул, а Четвертак по-прежнему в чуне стоит.

      – Боец Четвертак, в чем дело? Почему не обута?

      Затряслась Четвертак:

      – Нет!.. Нет, нет, нет! Нельзя так! Вредно! У меня мама медицинский работник…

      – Хватит врать! – крикнула вдруг Осянина. – Хватит. Нет у тебя мамы. И не было! Подкидыш ты, и нечего тут выдумывать!..

      Заплакала Галя. Горько, обиженно, словно игрушку у ребенка сломали…

      10

      – Ну зачем же так, ну зачем? – укоризненно сказала Женька и обняла Четвертак. – Нам без злобы надо, а то остервенеем. Как немцы, остервенеем…

      Смолчала Осянина…

      А Галя действительно