Мерзость. Александр Левченко

расхохотался так, что, наверное, все окрестные суда могли услышать этот смех. Вообще, за время совместной работы все члены экипажа знали, что любимый комик у боцмана – сам боцман. От шуток любого другого у него и мускул на лице не шелохнётся.

      Матросы опять схватили одеяло, на котором лежал старпом, и вынесли тело на улицу. Антон выходил последним, яркое зимнее солнце резануло по его глазам, привыкшим к мраку. Вся палуба «Плутона» (так называлось судно) была покрыта снегом. Ветер сдувал снежинки с грузовых стрел, и они, белые и холодные, падали на раскалённые лица матросов, а также на замаскировавшиеся в белом полотне ещё более холодные, чем сам снег, ноги Захарыча. Отовсюду доносились наглые крики не ведающих морозов чаек. Белые, будто айсберги, гордые птицы поодиночке кружили над судном, садились жёлтенькими лапками на покрытый инеем и снегом металл парохода, оставляя маленькие следы по всему «Плутону». Шипело, пенилось и обрушивало на судно свои волны неспокойное, тёмное, будто сама ночь, море. Точно лапы гигантского и неведомого человеку чудовища тянулись волны к покойнику на палубе. Кровожадное море как будто шептало: «Отдайте его мне». Антон подтащил по снегу Захарыча поближе к кнехтам и привязал его к ним бечёвкой, которая валялась за трюмом. Матросы вернулись в тёплую курилку.

      – Как-то сейчас тяжело представить, что этот мешок ещё вчера бегал и кричал: «Почему не работаете?!», «Кто вас в каюты отправил?!», – улыбался Альбертыч.

      – Ага, боцман, – поддержал Колян. – Такое ощущение, что он уже родился таким мёртвым.

      Всё помещение заполнилось серым горьким дымом дешёвых сигарет. Боцман, отвернувшись от всей команды, смотрел на улицу. Можно было подумать, что он, не отрываясь, смотрит на труп старпома. Гена развалился на отсыревшем старом диванчике рядом с Коляном, который просматривал на телефоне фотографии с пьянки, которую экипаж закатывал во время стоянки в Пусане. Нетёсов сел в противоположный угол, из внутреннего кармана куртки достал книгу и стал читать.

      – А ведь странная жизнь, мать её, да? – захрипел Гена. – Ведь старпом вчера проснулся, как всегда, в четыре утра на вахту. И ведь даже не думал, что сегодня он делает это в последний раз.

      Антон с Коляном переглянулись после этих слов.

      – Генка решил философа врубить! – загоготал Колян своей беззубой улыбкой.

      – А тебе, Пистолет, только придурка пока удаётся врубать, – обиженно ответил Гена.

      – Да не, Гена, это правда странно, – поддержал его Антон. – Ведь тут каждый день одинаковый. И старпом провёл весь вчерашний день так же, как и прежние. С той только разницей, что каждое действие он делал в последний раз в жизни.

      – Ну, и что ты тут шушеру свою развёл? – посмотрел на него боцман с каким-то как будто презрением.

      – Да я к тому, что смерть всему придаёт смысл. Ведь каждое твоё действие в последний день особенное, потому что оно последнее. Только никто не знает, что в этот день ты особенный.

      – Никакой ты не особенный, – не унимался боцман. – День как день. Не умничай.

      – Да разве обычный, Альбертыч? – продолжал Нетёсов и посмотрел