Солнце в ежевичнике. Стася Холод

катафалк? Хотя для Тео он оказался промежуточным видом транспорта.

      Джордж знал – миссис Гилмор не подарок, и тем не менее усомнился, что ей надо сейчас всё это говорить. Какой смысл, всё равно уже ничего не поправить. Однако отец сильно изменился. Это был уже не тот мистер Гилмор, что с раздражением и досадой отбрёхивался от необоснованной критики, и даже не тот, что в приступе бессильной ярости молотил кулаком о косяк и ревел раненым медведем: «И-ди-от-ка». В его облике появилось что-то циничное, что-то пугающее, и Джордж понял: если миссис Гилмор сейчас же не закроет рот, она сильно об этом пожалеет. Но она ничего не поняла – не поняла, что шутки кончились. Джордж не слышал, что она сказала, он только видел, словно в кошмарном сне, как мистер Гилмор направился к ней. Он взял её за грудки и швырнул на модный журнальный столик. На пол полетели фужеры, брызнул гранатовый сок. Миссис Гилмор попыталась встать, и он ударил её. В эту минуту он был похож на монстра из фильма ужасов. Он взял раскалённый утюг и замахнулся, намереваясь припечатать им её прямо в лицо. Джордж не помнил, как пересёк комнату и повис у него на руке с истошным криком: «Не надо, папочка, не надо!»

      …Миссис Гилмор поспешно приняла душ, напилась успокоительных капель и уехала к родственникам. Мистер Гилмор сидел на лестнице, обхватив руками голову. Джордж понимал, что приёмному отцу сейчас не до него, но и оставить его одного не мог и молча пристроился рядом. По спине тонкими струйками стекал пот, и он мелко дрожал то ли от холода, то ли от потрясения.

      – Спасибо тебе, – сказал отец.

      Джордж ничего не ответил.

      – Знаешь, Джордж, я давно собирался с тобой поговорить. Тео был неглупым парнем. Может, разве что немного взбалмошным, но глаза у него были не на затылке, это точно. Не понимаю, как его угораздило. Если бы он врезался в парапет и его выбросило вниз по инерции, то велосипед остался бы наверху, а он лежал на ступеньках. Я часто думаю, что же там всё-таки произошло. Ты общаешься с ребятами и в школе, и в клубе. Подростки обычно откровенней в своём кругу, нежели со взрослыми. Они ничего не говорили об этом? Не могу взять в толк, что за нелёгкая погнала его на этот проклятый парапет, да ещё вместе с велосипедом.

      Джордж знал эту нелёгкую. Её звали Эммой. Она училась двумя годами старше. Глупая блондинка – красненькие стринги, как отрекомендовал её Джон Ржавый. Тео увлёкся ею, а она, очевидно, желая проверить его чувства, сказала: «Слабó проехать на велике по парапету». Он рванул доказывать, что не слабó, а когда случилась беда, Эмма испугалась и убежала, так что скорую и полицию вызвала проходившая мимо пожилая леди. Эмма пела низкопробные песенки в школьном ансамбле и считалась первой красавицей на потоке. Да будь она хоть кинозвездой с обложки, неужели оно того стоило? Джордж слышал эту историю в подростковом клубе, причём, как ни странно, от самой же Эммы, которая не испытывала угрызений совести, скорее – гордость, и, что уж совсем невозможно ни понять, ни принять, стяжала жгучую зависть одноклассниц.

      – Тео сам виноват. Он был самовлюблённым эгоистом и выпендрёжником, –