На берегах Невы. На берегах Сены. На берегах Леты. Ирина Одоевцева

их, мальчишки кричат звонко на всю улицу:

                                            Спички шведские,

                                            Головки советские,

                                            Пять минут вонь,

                                            Потом огонь!

      Закуривать от них надо не спеша, крайне осторожно, дав сгореть сере. Все это знают. И Мандельштам, конечно, тоже. Но по рассеянности и «природной жадности», по выражению Георгия Иванова, всегда сразу торопливо закуривает. К общему веселью.

      – А я вам сейчас прочту свои новые стихи, – говорит Георгий Иванов.

      Это меня удивляет. Я уже успела заметить, что он не любит читать свои стихи. И, написав их, не носится с ними, не в пример Гумилеву и Мандельштаму, готовым читать свои новые стихи хоть десять раз подряд.

      – Баллада о дуэли, – громко, важным, несвойственным ему тоном начинает Георгий Иванов.

      И сразу становится ясно, что стихи шуточные. На них Георгий Иванов «великий маг и волшебник», по определению Лозинского.

      Все события нашей жизни сейчас же воспеваются в стихах, как воспевались и события прежних лет. Существовала и особая разновидность их – «античная глупость». Никогда, впрочем, к недоумению Гумилева, восхищавшегося ею, не смешившая меня. Приведу три примера из нее:

                      Сын Леонида был скуп. Говорил он, гостей принимая:

                      – Скифам любезно вино, мне же любезны друзья.

      Соль этого двустишья заключалась в том, что Лозинский, к которому оно относилось, славился гостеприимством. Или:

                      – Ливия, где ты была? – Я лежала в объятьях Морфея.

                      – Женщина, ты солгала. В них я покоился сам.

      И:

                                       Пепли плечо и молчи,

                                       Вот твой удел, Златозуб! —

      отмечающее привычку Мандельштама засыпать пеплом папиросы свое левое плечо, когда он сбрасывает пепел за спину. Предложение молчать подчеркивало его несмолкаемую разговорчивость.

      – Баллада о дуэли, – повторяет Георгий Иванов и кидает насмешливый взгляд в мою сторону. Я краснею от смущения и удовольствия. «Баллада» значит подражание мне, – и это мне очень лестно.

      Георгий Иванов с напыщенной серьезностью читает о том, как в дуэли сошлись Гумилев и юный грузин Мандельштам.

                               …Зачем Гумилев головою поник,

                                Что мог Мандельштам совершить?

                                Он в спальню красавицы тайно проник

                                И вымолвил слово «любить».

      Взрыв смеха прерывает Иванова. Это Мандельштам, напрасно старавшийся сдержаться, не выдерживает:

      – Ох, Жорж, Жорж, не могу! Ох, умру! «Вымолвил слово „любить“!»

      Только на прошлой неделе Мандельштам написал свои прославившиеся стихи: «Сестры тяжесть и нежность».