На берегах Невы. На берегах Сены. На берегах Леты. Ирина Одоевцева

трус. Из породы легкомысленнейших трусов. Действительно очень редкая порода.

      «Трус» – оскорбительное слово. Конечно, Мандельштам обидится.

      Но Мандельштам повторяет:

      – Из породы легкомысленнейших трусов! Надо запомнить. До чего правильно!

      Мы прощаемся у ворот моего дома. Мандельштам снова весел и доволен. На сегодняшнюю ночь у него не только крыша, диван, сладкий чай с патокой, но и собеседник. Они будут читать друг другу стихи и вести бесконечные вдохновенно-задушевные ночные разговоры – до утра. «А завтра новый день. Безумный и веселый». Веселый, очень веселый. Все дни тогда были веселые. Это были дни зимы 1920/21 года, и веселье их действительно было не лишено безумья. Холод, голод, аресты, расстрелы. А поэты веселились и смеялись в умирающем Петрополе, где

                             …Прозрачная весна над черною Невой

                              Сломилась. Как бессмертье тает.

                              О, если ты звезда – Петрополь, город твой,

                              Твой брат, Петрополь, умирает…

      Как-то уже в декабре, когда Мандельштам успел «прижиться» в Петербурге и снова «обрасти привычками», как будто он никогда из него и не уезжал, мы с ним зашли за Гумилевым во «Всемирную литературу» на Моховой, чтобы вместе идти на какую-то публичную лекцию. Но у подъезда Мандельштам вдруг стал топтаться на снегу, не решаясь войти во «Всемирную литературу».

      – Я лучше вас здесь на улице подожду. Только вы скорей, пожалуйста.

      Был мороз, и я удивилась:

      – Отчего вы не хотите войти отогреться? Разве вам не холодно?

      Он подул на свои посиневшие руки без перчаток.

      – Еще бы не холодно! Но там наверху сейчас, наверно, Роза. Увидит меня – поднимет крик. А это хуже холода. Этого я совсем перенести не могу.

      Я все же уговорила его войти и спрятаться у стены за шубами и пальто. А сама пошла на разведку. Розы, слава богу, не оказалось, и Мандельштам благополучно поднялся наверх – пронесло на сегодня!

      Роза была одной из привлекательных достопримечательностей «Всемирной литературы». Она, с разрешения Горького и Тихонова, устроила в зале около лестницы, направо от входа, «насупротив кассы» подобие продовольственной лавочки и отпускала писателям за наличные, а чаще в кредит, сахар, масло, патоку, сало и прочие лакомства. Толстая, старая, похожая на усатую жабу, она безбожно обвешивала и обсчитывала, но зато никого не торопила с уплатой долга. Никого, кроме Мандельштама. При виде его она начинала гудеть густым, грохочущим басом:

      – Господин Мандельштам, отдайте мне мои деньги! Не то пожалеете! Я приму меры…

      Но Мандельштам уже несся по лестнице, спасаясь от ее угроз. А она, оборвав их на полуслове, как ни в чем не бывало сладко улыбалась Кузмину:

      – Какую я вам коврижку достала, Михаил Алексеевич! Медовую. Пальчики оближете. Никому другому не уступлю. Вам одному. Себе в убыток. Верьте.

      Эта Роза была одарена не только коммерческими способностями, но и умна и дальновидна.