На берегах Невы. На берегах Сены. На берегах Леты. Ирина Одоевцева

Но до чего этот Гумилев не похож на моего!

      Не только внутренне, но даже внешне. Маковский пишет, что Гумилев был блондин среднего роста, тонкий и стройный, с «неблагообразным лицом, слегка косящий, с большим мясистым носом и толстыми бледными губами».

      Портрет этот относится к 1909 году.

      Я же увидела Гумилева только в конце 1918-го. Но все же вряд ли он мог так измениться.

      Гумилев сознавал, что сильно косит, но, как ни странно, гордился этим как особой «божьей отметиной».

      – Я разноглазый. И дети мои все разноглазые. Никакого сомнения, что я их отец, – с удовлетворением повторял он.

      Гумилев находил свои руки поразительно красивыми. Как и свои уши. Его уши, маленькие, плоские и хорошо поставленные, были действительно красивы. Кроме них, решительно ничего красивого в нем не было.

      Он не сознавал своей «неблагообразности» и совсем не тяготился ею. Напротив, он часто говорил, что у него очень подходящая для поэта внешность.

      Николай Оцуп в своей монографии о Гумилеве, прочитанной им в Сорбонне и потом напечатанной в «Опытах», вывел из некрасивости Гумилева целую теорию, объясняющую его поэтический и жизненный путь. Там же Оцуп доказывает, что «Гондла» – автобиографическое произведение и что Гумилев чувствует себя горбуном.

      Все это, конечно, чистая фантазия, и я удивляюсь, как Оцуп, хорошо знавший Гумилева, мог создать такую неправдоподобную теорию.

      С духовным обликом, по Маковскому, дело обстоит еще хуже. Гумилев, в его описании, какой-то простачок-недоучка, более чем недалекий, одержимый поэзией и ничем, кроме поэзии, не интересующийся.

      Гумилев действительно был «одержим поэзией», но ни простачком-недоучкой, ни недалеким он не был.

      Мне не раз приходилось слышать фразу: «Гумилев был самым умным человеком, которого мне довелось в жизни встретить».

      К определениям «самый умный» или «самый талантливый» я всегда отношусь с недоверием.

      «Самым умным» назвать Гумилева я не могу. Но был он, безусловно, очень умен, с какими-то иногда даже гениальными проблесками и, этого тоже нельзя скрыть, с провалами и непониманиями самых обыкновенных вещей и понятий.

      Помню, как меня поразила его реплика, когда Мандельштам назвал одного из сотрудников «Всемирной литературы» вульгарным.

      – Ты ошибаешься, Осип. Он не может быть вульгарным – он столбовой дворянин.

      Я думала, что Гумилев шутит, но он убежденно добавил:

      – Вульгарным может быть разночинец, а не дворянин, запомни.

      Мандельштам обиженно фыркнул и покраснел. Сам он, понятно, дворянином не был.

      Конечно, это могло быть только позой со стороны Гумилева, но Мандельштам насмешливо подмигнул мне и сказал, когда мы остались одни:

      – Не без кретинизма ваш мэтр.

      Необразованным Гумилева назвать никак нельзя было. Напротив. Он прочел огромное количество книг, и память у него была отличная.

      Он знал поэзию не только европейскую, но и китайскую, японскую, индусскую и персидскую.

      Неправильно также, что он ограничивался изучением одной