Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата…. Геннадий Старостенко

прекрасный режиссер кино, но в том, что такие, как он, в итоге выбирают синицу, а не журавля, есть неуловимый некий пиетет к журавлиному поголовью. Судьба Алексея как открывающего себя в творчестве его искренне интересовала – и я уступил его уговорам (он был проездом по работе), согласился на встречу.

      Балабанов учился в Москве на Высших курсах сценаристов и режиссеров. (На всякий случай, чтобы не ошибиться в названии, заглянул в «вики», которая, в общем, не всегда «враки». Там указано, что Балабанов был приписан к экспериментальной мастерской «Авторское кино» Л. Николаева, Б. Галантера. Но там же вписана и выдумка, что Балабанов «воевал в Афганистане». С Галантером, не сомневаюсь, все ближе к правде.)

      Мы пришли к нему в общагу – помню, куда-то по другую сторону от ВГИКа через Проспект мира – жарким летним днем. Леха выглядел утомленным – то ли жарой, то ли недосыпом, но Андрюша его разговорил. Я больше наблюдал за их диалогом со стороны, только запомнилось немногое, был озабочен чем-то своим. Леха рассказывал, как он теперь запанибрата со звездами, как на днях был в гостях у популярной актрисы кино Симоновой и пообщался с ней под водочку. Видимо, думал, что для нас это интересная экзотика (тогда ведь на всю эту нынешнюю телепохабщину о жизни звезд еще и намеков не было, а мир кино был миром гениев, счастливчиков и небожителей), что это нас впечатлит, поэтому и предложил как гостеприимный хозяин пару не сильно заветрившихся деликатесных блюд.

      Среди прочего он поведал, как присутствовал на каком-то недавнем рауте с представителями американской дипломатии и кого-то из творческих элит заокеанских. И когда речь зашла о Горбачеве и его перестройке, он им смело заявил под коктейль: Perestroika is shit!

      Конечно же, это была все та же бравадца, присущая ему. В общем не без клоунского интеллигентского претенциоза. А на крупном «американском плане» (см. киноведческий термин) выказывалось глубокое «прослоечное» неверие в перестройку – исключительно с диссидентской стороны. Все та же «фига», но уже не в кармане. Творческому интеллигенту фигу уже нечего было прятать – уже можно сунуть власти в нос. А та, в свою очередь, была готова показно зардеться в сожалениях, что не умела внемлить чаяньям. И shit шло от неверия, что все это закончится чем-то культурно-эпохально-значимым, опять же в интеллигентском изводе.

      В общем, в то время Леша еще плохо знал, чего он хотел от политики. Но чего-то хотел и уже мог что-то кому-то доказывать. В плане психологии это хорошо просматривается из контекста все той же осмеянной Щедриным неопределенности аспираций – то ли конституции хотелось, то ли севрюжины с хреном…

      Это сегодня я чувствую, что мое пространство публициста сузилось, как шагреневая кожа, и нет ничего обиднее знать, что в обществе происходят вещи, о которых именно ты можешь сказать верней и лаконичней – а уже не дано, тебя изгнали со всех заметных трибун… А тогда я смутно понимал про себя, что еще не дорос до понимания динамики социального в стране. Приученно радовался