Школа безумия. Эйвери Бишоп

отвлечь.

      Карен вытерла глаза.

      – Думаю, Оливия была бы очень признательна, что вы двое приехали. Для нее это значило бы все на свете.

      Кортни взяла Карен за руку, ободряюще пожала ее и подошла к гробу.

      Я последовала за ней, чувствуя, как у меня скрутило живот. Не то чтобы я боялась покойников. Просто Оливия была моей подругой… ну, или бывшей подругой. Мы сплетничали о мальчиках. Делились секретами. Красили друг дружке ногти.

      А теперь она мертва.

      По крайней мере, в гробу Оливия выглядела умиротворенной. Хотя бы это. Я вспомнила, что говорилось в посте ее матери в «Фейсбуке» о том, как сильно она страдала. Каким образом и по какой причине Оливия покончила с собой, оставалось загадкой, но она выглядела так, словно сейчас отдыхала, и это казалось самым большим, о чем только можно мечтать.

* * *

      Секреты.

      Одна из самых ценных валют для девочки в средней школе.

      Нечто такое, что способно укрепить или разрушить дружбу. Нечто такое, чем мы все были одержимы. Мы обожали сплетничать, однако собственные секреты старались держать при себе. Что было особенно странно, когда Маккензи потребовала, чтобы мы дали клятву на крови, пообещав, что никогда никому не расскажем о том, что сделали с Грейс Фармер.

      Для гарпий секреты были источником жизненной силы. Они нас питали. Делали нас сильными.

      Помню, как однажды в восьмом классе – в начале учебного года, за несколько месяцев до того, как появилась Грейс, когда мне казалось, что меня вот-вот лишат статуса, – я застала Оливию в туалете рядом со спортзалом. Она заперлась в одной из кабинок и плакала так тихо, что ее плач напоминал кошачье мяуканье.

      Я постучала в дверь кабинки.

      – С тобой все в порядке?

      Тихие рыдания прекратились, но ответила она не сразу:

      – Да, все в порядке.

      – Оливия.

      Еще секунда молчания, затем щелкнул замок и дверь открылась. Оливия стояла передо мной и вытирала глаза.

      – Эмили?

      – Что случилось?

      – Ничего.

      – Скажи мне.

      – Я же сказала, ничего.

      Я скрестила на груди руки, пытаясь одарить ее взглядом, которым в совершенстве владела Элиза, когда она хотела, чтобы кто-то прекратил маяться ерундой. Элиза научилась этому взгляду у отца, который имел дело в суде с преступниками и адвокатами, пытавшимися втюхать ему всякий вздор.

      Оливия снова вытерла глаза и громко шмыгнула носом.

      – Просто оставь меня в покое, хорошо?

      В иной ситуации я бы ее послушала, кивнула головой, извинилась, выскочила из туалета и вела бы себя так, как будто всего этого никогда не было. Но Оливию что-то явно беспокоило, и я сочла своим долгом вмешаться, как обычно это делали Элиза или Маккензи.

      Сначала я подумала, что, возможно, это связано с едой – я видела накануне, как Оливия таскает из рюкзака печенье, – но страдание на ее лице было другим, поэтому я задала первый вопрос, который пришел в голову:

      – Тебя кто-то обидел?

      – Нет! Никто меня не обижал, – поспешно ответила