Марсиановка. Ольга Ефимова-Соколова

ничего не заметит. А ей еще детей рожать!

      – Дети – это завсегда хорошо. Особенно, такие вежливые и хвостатые, как у твоих соседей.

      Только по ухмыляющейся роже Мироныча врезать хотел, а он вдруг замер и глаза выпучил:

      – Во, сыночек пожаловал…

      Обернулся я на треск, а из-за валуна у портала чудовище лезет. Дернулся бежать, а зараза Мироныч свалился мне мешком под ноги, я через него и грохнулся. Да виском об пятку его чугунную. Чувствую, меня по щеке что-то щекочет. Открываю глаза – а там медведка надо мной нависла, как собака бронированная, и усиком меня щупает. «Ну, – думаю, – конец мне пришел». Закрыл глаза и мертвым прикинулся. Авось пронесет.

      Не пронесло. Видимо, задремал я на теплой земле. Очнулся, навозом несет – похоже моя Маруська крепко за сливатусы взялась. Пошарил рукой. Мироныча подо мной нет. А рядом кто-то скребется. Глянул – вот же ж наваждение. Мало мне было своих медведок, так еще и эта бронированная скотина землю роет. Уже по пояс в землю вкопалась и усиками на брюшке с довольным видом помахивает. Не дай бог моя Маруська такого красавца увидит – звуковой волной всю Марсиановку снесет.

      Вдруг из-за валуна дуло высовывается, а за ним лысина Мироныча сверкает. Щурит он один глаз и на сторону кивает, мол, отойди, щас стрелять буду! Перевел я взгляд от дула на задорно подрагивающее брюшко размером с ведро и затосковал. Нехорошо это – в спину стрелять. Подло. К нам, может, неизвестный науке вид пришел, а мы его так… Вздохнул я и на шаг сдвинулся. Задергался Мироныч – медведку я ему закрыл. Рожи страшные корчит, шипит. А я голову отвернул и среди сливатусов округлыми частями моей благоверной любуюсь. Очень ей прополка к лицу идет.

      У Мироныча первого нервы сдали – пальнул он в небо. Была бы ночь – такой звездопад бы устроил, а так даже в воробья не попал. Выскочила медведка из ямы и деру. Никогда не видел, чтобы насекомые со скоростью света перемещались. Вот явно – чудо природы. А сталкер этот возомнил себя охотником и еще пару раз ей вслед пальнул. Всю деревню переполошил. Соседи едва своего макака с фонарного столба сняли. Маруська, как узнала, удивительную жестокость проявила.

      – Как же тебя, Мироныч, с твоим косоглазием еще в сталкерах держат?! С двух метров в чудовище попасть не можешь!

      – Я-то могу… Только сможешь ли ты потом с этим чудовищем детей растить? Вот это вопрос!

      Замахнулась на него Маруська чем попало. И чуть лысину тяпочкой не попортила. Только пятки его чугунные засверкали.

      – Что же ты, Маруся, понапрасну человека обидела. Мироныч и так из-за своего косоглазия переживает, а ты шпыняешь…

      – Не могу я больше! – И к груди мне прильнула. – Сил моих больше нету! Когда же ты сливовочку мне доставишь?

      – Потерпи, – говорю, – маленечко. Снадобье, оно в полнолуние созревает. Потом еще пять дней отстояться должно, а там я за ним и отправлюсь. Мне так в будущем объяснили.

      – Шарлатаны они какие-то. Полнолуние им подавай, еще бы метеоритный дождь дожидались. Мне копы, которые