Пани Малгожата. Вадим Месяц

Фуко,

      не поверю я ни за что —

      что дышали вы так легко.

      Ореховая зима

      Мама, твое пальто оказалось холодным.

      И зима пробрала меня до самых костей.

      Я перестал навещать детей в детском доме,

      не ходил к проституткам.

      Каждый вечер я сидел на кухне и колотил

                                    молотком орехи.

      Ел их горстями, делал торт, варенье, добавлял орехи

                                    в мясные блюда.

      На меня жаловались соседи, но я отвечал,

                                    что у меня евроремонт.

      Так я и провел эту зиму.

      В грохоте грецких скорлупок.

      В воспоминаниях о тебе.

      Жаль, что так получилось.

      Очень жаль.

      Ведь мог совершить паломничество на Новый Афон,

      жениться на мадмуазель Поваровской,

      зарубить топором старушку-процентщицу

                                    и разбогатеть.

      Не все потеряно, мама.

      Скоро – весна.

      Каприз

      Рассветы в решето

      ныряют с головой.

      Я сказочно никто,

      божественно не твой.

      Вода умеет пить.

      Огонь умеет есть.

      Мне не на что купить

      божественную лесть.

      Разбитое трюмо

      мелеет как река.

      Прочитано письмо

      на днище сундука.

      У ягодных болот

      линяет красный мех.

      И солнечный пилот

      в когтях несет орех.

      Желтые цветы

      Цепенеют тени веток.

      Солнце рвется из сетей.

      У соседей и соседок

      нет ни внуков, ни детей.

      Их никто не вспоминает,

      теплых шапок не плетет.

      Если встретит – не узнает,

      на могилу не придет.

      Дым спускается в овраги,

      пар клубит из полыньи.

      Только кошки и собаки

      члены их большой семьи.

      Только кошки и собаки,

      только желтые цветы,

      оживляют их бараки

      в час кромешной темноты.

      Андрогин

      Желтые цветы освещают дом,

      тяжесть темноты разорвав с трудом,

      будто мудрецы вышли на народ,

      жадно как птенцы раскрывая рот.

      Я вас задушу от дурной любви,

      Голова в дыму, храмы на крови.

      Старый георгин, одноногий брат,

      глупый андрогин праздничных утрат.

      В твою Сорбонну не приходит поезд

      В твою Сорбонну не приходит поезд.

      И ты годами ждешь велосипед.

      Я старою фуфайкой укроюсь,

      а ты возьми мой довоенный плед.

      Уснем на рельсах. Привыкать нам что ли

      к рассветной стыни в дымке голубой,

      и сладкому излишку давней боли,

      который многим больше нас с тобой.

      Когда червива середина лета,

      но кожа жизни выспренно нежна,

      стащи из привокзального буфета

      бутылку