Пани Малгожата. Вадим Месяц

poem>

      Лес облетает до птичьих костей,

      море мелеет до рыбьих скелетов.

      Зимний простор по утру фиолетов,

      от тишины не разжать челюстей.

      В термосе свежезаваренный чай

      стал в темноте неизвестного цвета.

      В космосе трепетном нет интернета.

      Писем поэтому не обещай.

      Не говори мне зиме вопреки,

      что возвратишься с карманной победой.

      Дом осветился летящей кометой,

      а на портретах – одни старики.

      По телевизору крутят «Жизель».

      Прет литургия из радиоточки.

      Мне стали в тягость мои оболочки,

      вышел из сердца пожизненный хмель.

      Темная правда моей головы

      плавно вливается в светлую зону.

      Лебедь стеклянный плывет по перрону,

      и при ударе расходятся швы.

      Надоело рисовать птиц

      Надоело рисовать птиц,

      мы решили рисовать крыс,

      чтоб возвышенность сошла с лиц,

      чтобы очи опустить вниз.

      Потому жизнь всегда внизу

      наподобье световой тропы,

      освещающей сапог кирзу

      и пробившие асфальт грибы.

      Поколения больных детей,

      смотрят в спину, презирая нас

      за отсутствие больших идей,

      и возможность отдавать приказ.

      Я не жалуюсь, но я боюсь

      обернуться и увидеть в них

      запакованный в предсердье груз,

      что от взгляда моего возник.

      Век прошел, но наступил век,

      где неузнанным ты стал сам,

      обучающий троих калек

      незатейливым чудесам.

      Бессонница

      Пересчитай таблетки языком,

      как буратино, что считал монетки,

      когда вниз головой висел на ветке

      дырявым деревянным кошельком.

      Бессонница всегда – обитель зла,

      но сон нам не подарит божье царство.

      Тебе полезно всякое лекарство

      за исключеньем битого стекла.

      Ты не искал волшебную страну,

      но износил ботинки не напрасно.

      Пока чужое счастье не заразно,

      его не ставят ближнему в вину.

      Пролистаны завет и каббала,

      но в памяти остались письма с фронта.

      Идя на край иного горизонта,

      лунатики не смотрят в зеркала.

      Свобода

      Какое время для самоубийц:

      апрель, ноябрь, хмельной холодный ветер.

      Луженой глоткой песни о любви

      поют в подъездах. Шелестят газетой,

      чтоб сделать в шутку шутовской колпак.

      В развалку едет сумрачный трамвай,

      опустошен, разбит, ветхозаветен.

      И в двух вагонах вместо сотен лиц —

      одно лицо, безбровое лицо,

      оно черно, разбито до крови,

      ее лицо, и черный глаз газетой

      прикрыт, как полотенцем каравай.

      О, музыка, замри и не играй!

      Ты слышишься теперь из подворотен,

      когда и подворотен в мире нет.

      И Бога нет, остался только свет

      для горестных уродцев и уродин,

      а нам остался – безвоздушный рай.

      И на руке – стеклянное кольцо.

      И в голове догадка – ты свободен.

      Элегия

      Евгении Риц

      Олени проходят сквозь лес, и краем заходят в твой сон,

      и он обретает свой вес, как мясом груженый вагон.

      Солдаты несут на руках по полю бревенчатый сруб:

      на окнах – фиалки в горшках, дым валит

                                    из низеньких труб.

      Кто в нем доживает свой век, кто ржет

                                    над страданием его,

      засохший жует чебурек, чье твердое тело – мертво?

      Зачем я пространству родня, а времени только —

                                              жратва?

      Оно поглощает меня, как в джунглях скульптуру трава.

      На встречу парада планет ты должен добраться

                                              пешком.

      Не порохом