Дети иллюзий. Владислав Кетат

пальцем показывая на небольшую табличку на воротах. – Выходной день – понедельник!

      И вот тут, непонятно с чего, меня разбирает, что называется, нервический смех, но, так как смеяться мне уже нечем, я складываюсь пополам и в полусогнутом состоянии беззвучно вибрирую.

      – Ты чего? – озабоченно спрашивает Татьяна. – Тебе что, плохо?

      Делаю ей знак, что всё в порядке, а когда меня немного отпускает, говорю:

      – Наоборот, хорошо. Это я к тому, что сегодняшний дурацкий день по-другому просто закончиться не мог.

      – День ещё не закончился. Кстати, чем он такой дурацкий?

      – Знаешь, бывают дни, – в перерывах между вздохами отвечаю я, – когда кажется, что мир действительно создал Котовский, давно перешедший с кокаина на тяжёлые наркотики. Вот сегодня именно такой.

      Татьяна смотрит на меня с плохо скрываемым подозрением. Я понимаю, что брякнул лишнего, и спешу оправдаться:

      – Просто, чтобы оказаться здесь, перед этими закрытыми воротами, мне пришлось раньше смыться с работы, доскакать от офиса до метро и от метро досюда…

      Лицо моей спутницы становится серьёзным:

      – Да, человек быстрее всего бежит к давно закрытым дверям…

      «Вот это да, – думаю я, – она ещё и философствует. За двоих».

      Скорее по привычке, достаю из кармана сигареты, и, прежде чем закурить, предлагаю Татьяне. Она жестом отказывается:

      – На морозе не хочется.

      Закуриваю в одиночестве. После пробежки сигаретный дым жжёт горло. Чтобы не затягивать паузу, спрашиваю:

      – Стесняюсь спросить, а что мы будем делать дальше?

      Татьяна разводит руками:

      – Собственно, вариантов у нас немного. Точнее, всего два. Первый – пойти дальше, перейти по Лужкову мосту на другую сторону, покидаться снежками в памятник Репину, насладиться вечерним видом на Кремль, окончательно замёрзнуть и спастись от обморожения в каком-нибудь метро.

      – А второй?

      – Вернуться обратно к «Третьяку» и пожрать в «Маке». Честно говоря, у меня живот сейчас к спине прилипнет. Пардон, конечно.

      – Тогда и думать нечего, – говорю я, подставляя ей локоть, – ведь путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

      Татьяна с силой шлёпает меня перчаткой по заду:

      – Зараза…

      – Ой, – вырывается у меня, – за что?

      Вместо ответа она берётся за мой локоть двумя руками, и мы идём обратно к метро.

      Лаврушинский живописно заметает. Ветер вьюжит по переулку миллионами, а может, и миллиардами снежинок, которые в фонарном сиянии кажутся цветными. Татьяна пытается поймать одну из них рукой.

      – Ты посмотри, какая красота! – кричит она. – Знаешь, в детстве я думала, что облако, из которого идёт снег – это огромная пуховая подушка, проткнутая самолётом.

      – А я думал, что там висит гигантский холодильник «Саратов‑2» открытой дверцей вниз, – отвечаю я.

      Татьяна поворачивает голову в мою сторону:

      – Врёшь.

      – Вру, –