Эхо шума. Дарья Палдовская

верхи могут отменить проект.

      – Вот что, мальчик, – Сергей Владимирович на это нехорошо нахмурился, остановившись. – Я много на этом свете пожил. Я две войны пережил, понимаешь? И каждую считали Великой. И последней. И короткой – перед ее началом наивно. И ни черта подобного. Я никому не верю. Но знаю, что между ними шло расстояние в двадцать лет. И сейчас снова – прошло двадцать лет. Что-то грохнет. И я бы хотел, чтобы моя дочь, там на Земле, и Варвара моя у нас в столовой, благополучно все это пережили. И, скажу тебе честно, мне плевать, какой ценой. Благородные речи хорошо вещать, когда хорошо задница прикрыта. Вот, что я тебе, с высоты моих седин скажу. Мотай на ус, пока я жив.

      Аркадий даже не огорчился, в глубине души понимая, что неприятно, но справедливо. Сам он лишь смутно помнил последствия окончания первой – мелким еще был. Помнил только, как мать рыдала, когда отец не пришел. Его тогда к тетке увели. Он не совсем еще понимал, что происходит, и больше орал из-за расстроенной матери, чем из-за какого-то незнакомца, которого никогда не видел.

      Он с детства не очень верил в войну. Не очень ее понимал. Но был ответственным, всегда. А это предлагало выполнение своих задач, и сейчас – активную работу с людьми. Судя по удаляющейся спине Воронова, выходило это у него неважно. Впрочем, не сказать, чтобы это было большой новостью.

      Аркадий отстраненно помассировал живот. Немного подташнивало. Совсем чуть-чуть. Но это точно не от недосыпания, хотя здесь Воронов прав был – оно имело место быть. Перевернув на автопилоте висящее на крючке зеркальце отражающей стороной к стене, он устремился к себе. Не сказать, что его последняя нелюбовь к зеркалам была вызвана нелюбовью к собственному отражению. Он никогда не испытывал неприязни к собственной внешности, напротив. Многие девушки считали его привлекательным: правильные черты лица, высокие скулы, серые глаза и светлые волосы, а бледность и очки придавали облику романтичность непризнанного гения.

      Он дошел до кабинета и деловито поправил покосившуюся табличку, распахнул привычную дверь, но замер на пороге нелепо наполовину занеся ногу. Моргнул. Спешно извинился, запер за собой обратно и поспешил прочь.

      На ходу поправил сползшие на нос очки. Возможно, слова Воронова и Марины имели смысл. Недосып бил по соображалке. Но что оставалось делать? Времени уже который месяц ни на что не хватало.

      Он оглянулся назад. За дверью шел разговор на повышенных тонах.

      Угораздило же по привычке свернуть в свой бывший кабинет. Кажется, он прервал какое-то совещание. Он снова раскрыл сжимаемую под мышкой папку, углубляясь в чертежи и схемы. Не сходилось.

      – Ужинать! У-жи-нать!

      Мимо проехал на колесиках уже знакомый Э-24. Шустро распахнув ближайшую комнату и гаркнув привычное объявление, укатил к следующей – продолжать свою миссию.

      Аркадий устало провел ладонью по лицу. Голова представляла собой на редкость тинистое болото. От недосыпа скакала температура. Бросало то в жар, то в холод. Не слишком часто, но все равно неприятно. Пожалуй, пообедать бы не помешало. Подкрепить силы.

      Он