Россия и современный мир №2/2012. Юрий Игрицкий

– октябрь 1993 г.), демократической адаптации (конец 1993 – 1995 г.) и политической дифференциации (после 1995 г.) [29, c. 79–91]. Немецкий исследователь Э. Шнайдер так структурирует процесс возникновения партий в позднесоветский и постсоветский периоды: образование протопартий (1988–1989); формирование партий соответственно антиномии «демократы–коммунисты» (1990–1991); партийное строительство в треугольнике «демократы–центри-сты–оппозиционеры» (1991–1993); развитие многопартийности в период попыток создания «партии власти» (1993–1996); возникновение новых политических сил вплоть до начала ХХI в. [28, с. 179–180].

      Эти и другие похожие варианты периодизации сфокусированы на роли политических организаций в процессе размежевания политических сил, где партии играют роль определенных индикаторов. С точки зрения развития партийной системы за деревьями, однако, можно не увидеть леса. Представляется, что все 90-е годы прошлого века были временем зарождения посткоммунистической и постсоветской партийной системы в России. Родилась ли она? Ответ на этот вопрос зависит от того, какими критериями руководствоваться. Половодье политических организаций – еще не система. Это просто многопартийность. Наличие партийной системы мыслимо в трех различных ситуациях: 1) в обществе существуют крупные партии с кардинально (порой полярно) различающимися идеологиями и политическими программами (условно: леворадикальными и праворадикальными – как в Латинской Америке; левоцентристскими и правоцентристскими – как в Европе); 2) между крупными партиями не существует кардинальных отличий, раскалывающих общество, они сменяют друг друга во власти в зависимости от практических достижений власти (как в США); 3) партия власти, независимо от ее названия и идеологических нюансировок программы, доминирует в политической жизни, пользуясь поддержкой большинства населения и сотрудничая с другими, более мелкими партиями (как в разное, но длительное время в Японии и ряде других стран).

      Все эти ситуации объединяет то, что речь идет о партиях устоявшихся, более того, о партиях, без которых трудно представить политическое развитие соответствующих стран. Если, как подчеркивает М. Дюверже, процесс вызревания «подлинных партий» в Европе и Америке длился «всего сто лет» [11, с. 21], то нынешние российские партии столь же молоды, сколь молода и сама нынешняя Россия. С чего им быть зрелыми, и о какой системе, следовательно, может идти речь? Только о столь же незрелой системе, идущей к зрелости.

      Отрицать, что российская многопартийность стремилась к зрелости, к системности, так же непродуктивно, как считать современную партийную систему сложившейся. Но поскольку система в зрелом виде не сложилась, то оснований считать, что ее по существу нет, столько же, сколько оснований считать, что она формально есть.

      Если в посткоммунистических государствах Восточной Европы довольно быстро образовались социал-демократические партии, причем в Болгарии, Венгрии, Литве, Румынии, Словакии, Словении и Чехии