Лисьи броды. Анна Старобинец

Аристов, в серой шляпе борсалино и в элегантном плаще, безмятежно и с легкой скукой – так столичный театрал с бельэтажа смотрит провинциальную оперу – с края рва наблюдал за зэками, ковырявшимися в братской могиле под дулами автоматчиков-конвоиров. «Адъютанты» начальства, Силовьев и Гранкин, топтались чуть в стороне, ожидая распоряжений.

      Трупы в яме лежали грудой, обнаженные, с бирками на ногах и размозженными головами.

      – Они все у вас, что ли, в завалах гибнут? – поморщился Силовьев.

      – Отчего же все? Т-т-только т-трое, – выдавил Гранкин.

      – Так ведь бошки у всех разбиты?

      – Их киркой разбивают. Н-на всякий случай. Пыа… п… – Гранкин мучительно скривил рот, выплевывая непокорное слово. – П-последняя печать называется. Чтоб живые за зону не выходили.

      – Предусмотрительно, – Силовьев брезгливо передернул плечами. – А побеги часто у вас бывают?

      – Редко. Никогда. Это рудник г… гыа… гг…

      – Гранитный рудник, я понял, – Силовьев сделал ободряющую гримасу.

      – Объект особой с-секретности, – на лбу Гранкина выступила испарина. – Отсюда не убегают.

      – Нашли! – словно в подтверждение его слов прокричал из рва конвоир. – Нашли триста третьего!

      – П… пыа…

      – Да ты не мучайся, сам скомандую, – Силовьев подмигнул Гранкину. – Поднимайте! Полковник Аристов желает осмотреть труп.

      – Именно он. Триста третий, – Модинский тронул носком сапога бирку на обломке ноги мертвеца. – Кронин Максим Петрович, пятьдесят восьмая статья.

      – Это не он, – спокойно повторил Аристов.

      – Я же предупреждал: труп сильно обезображен в завале. Лицо всмятку, конечности раздроблены. Опознать невозможно.

      – Максима Кронина я опознаю любым, подполковник. Уж вы поверьте. У нас с ним… особая связь.

      – А я, товарищ полковник, в особые связи не верю. А верю в документацию. На бирке указан номер, соответствующий фамилии зэка? Указан. Опознать его по лицу, по зубам и так далее есть возможность? Нет возможности. Тогда – зарываем.

      Полковник Аристов задумчиво оглядел далекие приземистые горы с намотанными на верхушки лоскутами тумана, и близкие, хищно ощеренные гранитные останцы, кривыми темными рядами торчащие из скалы, и серые каменные бараки. Тут даже в братской могиле – осколки камней и гранитная крошка…

      – Шрам, – сказал Аристов очень тихо и посмотрел в лицо начальнику лагеря.

      Гранит везде, подумал вдруг Модинский как будто бы не свою, а совершенно чужую, чуждую, бесформенным обрывком влетевшую в голову мысль. Тут даже в могиле – осколки камней и гранитная крошка. И глаза у полковника – такие же серые, как этот гранит…

      – Не понял вас, товарищ полковник, – Модинский с усилием отвел взгляд. – Какой шрам?

      – У Кронина на груди – шрам в форме китайского иероглифа «ван». Три продольные полосы, одна поперечная. У вашего безголового шрама на груди нет.

      – Безобразие! – взревел Модинский. –