Настоящая фантастика – 2015 (сборник). Андрей Дашков

отступил в сторону, приглашающе махнув рукой. Полицейский заколебался. Вольсингам подошел к хитрому прибору и заглянул в верхнее стеклышко, как показал ему Харп.

      Внизу, в ярком световом поле, перекрещивались какие-то черные нити. Их было великое множество. Кажется, больше, чем налипших на них чешуек бурой и серой краски.

      – Аскоспоры, – торжествующе произнес Харп, словно это должно было что-то означать.

      Потом, заметив непонимающие взгляды Гроссмейстера и Вольсингама, со вздохом добавил:

      – Споры гриба. Так обычно они распространяются. Что-то вроде зерна, из которого прорастает мицелий и плодовое тело.

      Полицейский тряхнул головой и рявкнул:

      – Что все это значит?

      – Терпение, друг.

      Жестом фокусника медик указал на распятого грызуна.

      – Я подумал, что дело, возможно, не только в ядовитых свойствах алкалоида. Меня беспокоило состояние мозга погибших. И интересовал способ заражения. Если бы отрава проникала через легкие, мы все бы уже были заражены. Однако жертвами стали только те, кто прикасался к иконе. Я нанес споры на выбритый участок кожи крысы, и посмотрите, что стало с тканями зверька через час. Вот второй препарат.

      Харп сменил стеклышко, лежавшее под трубкой микроскопа. Вольсингам заглянул в маленький глазок прибора – и брезгливо отшатнулся. Сквозь розовато-синее поле, напоминавшее странный ковер и разделенное на повторяющиеся узоры-цилиндры, тянулись все те же черные нити.

      – Наибольшая концентрация уже через три часа после заражения наблюдается в мозгу. Феноменальная скорость роста. Просто феноменальная.

      Полицейский опасливо приблизился к столу, глядя на трупик крысы так, словно тот сейчас на него набросится.

      – И что все это значит?

      Харп, пожав плечами, процитировал:

      – «Брать Крестос с прахом святого Сомы и давать князьям, и баронам, и сильным мира сего для обращения в нашу веру». Похоже, гриб влияет на мышление инфицированных. И может убивать тех, кто по какой-то причине стал негоден. Точнее сказать не могу, но знаю, кто может.

      Гроссмейстер и Вольсингам переглянулись. В Городе был человек, знавший о растениях все. Или, вернее, не совсем человек. Вольсингаму опять стало зябко, как вчера на площади.

      – Кроха никого не принимает, – глядя в пол, процедил художник. – Не думаю, что она захочет говорить с вами.

      – Вот и узнаем, – отрезал Гроссмейстер.

      На Город сыпался снег. Это было тем более нелепо и странно, что еще вчера палило солнце и свирепый блеск чисто вымытой брусчатки торговых кварталов слепил глаза. Сегодня над площадью стояла снежная заметь, и в этой замети двигались черные фигуры. Многоголовым рычащим зверем колыхалась толпа, и когда снегопад на секунду унялся и серо-белый занавес распахнулся, сердце Вольсингама ухнуло вниз. Ему показалось, что на площади жгут девушку – худенькую девушку в зеленом платье