Ночь шинигами. Кайли Ли Бейкер

наблюдали, скрываясь в тени, выжидая, что я предприму дальше.

      Они отлично знали, что чем дольше таятся в тишине, тем более страшные картины я воображаю, представляя, как меня разорвут на кусочки, разнесут по косточкам. В отличие от людей, которые встречают их лишь раз в жизни, перед тем как душа унесется в пустоту, я прожила рядом с ними почти два столетия.

      Стоило слагать городские легенды о таких жнецах, как они, а не о подобных мне. Пусть я и ужасная, но новичков бояться не стоит.

      Вот какие истории следовало бы рассказывать людям. Сначала ты почувствуешь на лице их руки, прикосновение смертельного холода пробудит тебя ото сна.

      Затем стихнет тиканье часов, и ты останешься один в темноте. Лишь дыхание участится в абсолютной тишине.

      На полпути между сознанием и смертью зрение затуманится из-за недостатка кислорода, и к тебе приблизится фигура в серебряном плаще – чтобы погубить тебя.

      Время лентами извивается в их руках, и они вольны перерезать эти ленты, скрутить или затянуть вокруг твоего горла.

      Они могут так заморозить время, что ты выпадешь из мира, застрянешь в застывшей картине.

      Они могут так замедлить время, что ты попадешь в ловушку вязкого янтаря, тратя столетия на один-единственный вдох и мучительно осознавая происходящее.

      Они могут вонзить белые ногти в самое сердце, выудить худшие моменты твоей жизни, а затем закольцевать их и вечно воспроизводить снова и снова.

      Они изгоняют из семей слабых и ломают спины любовникам. И пока им что-то от тебя надо, ты никогда, никогда не будешь в безопасности.

      – Привет, Рейн.

      Слова прозвучали где-то за спиной, женский голос у левого уха предсмертным звоном разнесся по всему телу. Исковерканное имя эхом отдавалось в голове: «Рейн, Рейн, Рейн» – словно стук капель по крышам. Мое настоящее имя звучало иначе.

      Мама, которую я не помню, назвала меня Рэн, «лотос» по-японски. Я это точно знала, потому что, как у всех шинигами[3], иероглифы кандзи были выгравированы на моем позвоночнике несмываемыми черными чернилами. Однако отец записал меня в книгах как Рейн – «дождь». Такое имя, хоть и не особенно примечательное, лучше подходило британскому жнецу. Хоть звучало похоже, но все же я хорошо различала, кто звал меня настоящим именем, а кто коверкал его на английский манер.

      – Что стряслось, Рейн? – шепнул другой голос прямо в правое ухо.

      Им так нравилось коверкать мое имя, растягивая гласную, как большую ириску, потому что они обожали демонстрировать пренебрежение. За пределами семьи нам полагалось обращаться друг к другу «жнец» или «собирательница», но подобного соблюдения этикета ждать не стоило.

      – Ты сегодня подозрительно тихая, – произнес третий голос, и вот его я узнала.

      Но не успела и рот открыть, как меня поймали за руки и повалили на спину прямо в снег. Неподвижные снежинки тянулись вверх, сколько хватало глаз, постепенно теряясь в застывшей бесконечности тускло-черного неба.

      На мою челюсть

3

Шинигами (яп. 死神) – в современной японской культуре проводники в загробную жизнь.