Я буду рисовать только тебя. Агата Санлайт

при другой встрече Горский назвал бы девушкой, оказалась такой… Что в паху у Влада налилось тяжестью. Вот просто так, лишь потому, что неотрывно пялился на незнакомку. Крутая, округлая попка, тонкая талия, пышная грудь. Длинные ноги.

      И шея. Лебединая. Иначе не назовешь.

      Маленький носик и губки бантиком.

      Горский еще никогда так не возбуждался во время рисования. Приходилось все время оправляться и менять позу. Потому что неудобство резко усилилось, когда женщина сняла свитер и Влад мог пялиться на ложбинку между ее идеальными грудями.

      Ширинка натянулась и Горскому пришлось в очередной уже раз поддернуть брюки.

      И хотя мысли его крутились далеко от татуировки, а фантазии – так и вовсе – неслись вскачь совершенно в иную, более интимную степь, рисовал Влад сегодня удивительно вдохновенно. Словно пытался сделать так, чтобы каждый его штрих оказался достоин Жасмин.

      Будто он рисовал не татуировку, а произведение искусства для Лувра, как минимум. Или участвовал в важном конкурсе, который кровь из носу необходимо выиграть.

      И каждый восхищенный взгляд Жасмин на рисунок подогревал вдохновение Влада.

      Ей нравилось! Даже очень! Глаза сверкали, а улыбка приподнимала уголки губ.

      Горский сам себе поражался. Но не мог не радоваться как ребенок, тому что Жасмин оценила его старания и умения. Выглядело глупо. Это ведь обычная проверка от Максима. Да и не понравится одному клиенту – можно попробовать с другим. Угодить всем и каждому невозможно. Это утопия.

      К тому же, на татуировке нет ни имени, ни фамилии художника. Нет подписи, нет инициалов. Никто не узнает, кто автор рисунка. Да и женщину эту он видел в первый и в последний раз.

      И все же Горский из кожи вон лез. Старался. И ликовал, прямо-таки ликовал, когда видел, что Жасмин восхищена его творчеством.

      Ближе к концу работы Влад «наводил марафет» так, словно Максим потом не нанесет поверх уже настоящий рисунок. Добавлял штриховку, выравнивал каждую линию… Дополнял тени на каждой крошечной чешуйке дракона.

      Впрочем, Горский прекрасно осознавал: он делает это вовсе не потому, что хочет, чтобы рисунок был идеален…

      Он просто не хотел расставаться с Жасмин. Тянул время, уж если по-честному…

      Так бы и сидел тут, рядом с ней. Пусть молча, пусть за работой. Но рядом.

      Потому что… с трудом представлял, как с ней расстаться…

      Открытие стало окончательным выносом мозга для Горского.

      И он решил, что пора с этим заканчивать.

      Завершил работу. Собирался уйти, но так и остался сидеть.

      Почему? Да хрен его знает!

      Горский поменял положение на стуле, потому что внезапно стало жутко неуютно от собственного сильного возбуждения, хотя еще недавно он совсем забыл об этом… А потом спросил у Жасмин, что, раскрыв рот, разглядывала рисунок на своем плече.

      – Нравится?

      А потом пошло-поехало.

      Горский собирался побыстрее уйти от этой женщины, потому что она очень странно на него действовала. Словно существовала