Бесовская банда. Сергей Зверев

друг с другом. Больше были погружены в мрачные думы о своей судьбе.

      Бекетову было страшно жалко себя. Никого на свете больше не жалко, а себя до дрожи. Вот, кажется, скажи ему сейчас голос свыше: «Весь мир погибнет, а ты один останешься жить. Согласен?» Так он на коленях ползал и от счастья такого лоб в поклонах разбил бы. Но вот только не скажет ему никто такого. А прозвучит приговор военно-полевого суда, который тут же приведут в исполнение. «Пли!» – и все.

      В общем, мысленно Бекетов с жизнью распрощался. И только по привычке истово молился Богу, целуя крестик на груди, чтобы отвел Всевышний беду от раба своего.

      А Бог взял да услышал!

      Тем утром скудный завтрак не принесли. Народ начал роптать и кричать, бить в дверь камеры. Но это не произвело никакого видимого эффекта.

      Неожиданно тяжелая, обитая металлом деревянная дверь с лязгом открылась. На пороге возник крупный отъевшийся охранник со счастливым лицом. Он ликующе возвестил:

      – Братцы! Царь отрекся! Правительство временное! Войне конец! Выходите! Вольным воля!

      Ответом ему было оторопелое молчание.

      – Теперь мы хозяева в Державе! – опять завопил охранник.

      И тут вся толпа взорвалась криками. Да и рванула из переполненной камеры в морозный мартовский день 1917 года.

      Когда людская масса схлынула, то на полу остался выпустивший ее на волю охранник. Ему кто-то по старой памяти хорошенько саданул кулаком в живот, и он теперь, переводя дыхание, думал, не погорячился ли, выпуская этот сброд на свободу. Как оказалось, у безудержной свободы бывают не только баловни, но и жертвы…

      Глава 4

      1932 год

      На дверях здания с колоннами стоял строгий часовой в тулупе и валенках – морозы в конце января стояли трескучие.

      Апухтин вежливо обратился к нему:

      – Мне к товарищу Державину.

      – Назначено? – хмуро осведомился часовой.

      Апухтин показал предписание о направлении в распоряжение ОГПУ.

      Часовой критически осмотрел визитера с ног до головы. Был тот невзрачный, блеклый, худенький, невысокий. И очень молодой. Одет затрапезно – в потертое пальтишко, на голове шапка-ушанка, в руках потертый фибровый чемоданчик и неожиданно солидный кожаный портфель с золотыми застежками. В целом особого доверия эта личность не вызывала. Но предписание есть предписание – пришлось вызывать дежурного.

      Дежурный, ознакомившись с документами прибывшего, кивнул:

      – Меня о вас предупреждали.

      После чего собственноручно выписал пропуск и провел гостя в здание. Они прошли по коридорам, заполненным разношерстным народом в военной и милицейской форме, партикулярном платье, мечущимся с документами под мышкой и чайниками в руках. Здесь царила так хорошо знакомая Апухтину суета советского учреждения.

      В небольшой приемной за узким столом, на котором стояли два массивных черных эбонитовых телефона, гордо возвышалась сухощавая некрасивая