Баронесса из ОГПУ. Хачик Хутлубян

лет, ничем особо не примечательным, разве что большими залысинами.

      Когда Надя вернулась в комнату, фотоснимок отца исчез в кармашке детского платьица. Мать отправила дочку во двор поиграть, сама же села напротив и с горечью сказала: «Знаешь, Зоя, мой-то, Григорий Матвеевич, бежал в Шанхай с большой сумкой государственных денег. Не хотела при Марусе говорить. Ох, не могу больше так. Вся душа истерзалась». – «Погоди, зачем ему надо было бежать? – спросила я. – Он же начальником был? Вам денег не хватало?» – «Хватало. Его специально подставили. Скажу – не поверишь. Ночью шел домой с дежурства. На него напали, оглушили, что-то вкололи, видимо, опиум… Он только и смог вспомнить, что утром очнулся в китайском борделе с двумя проститутками в постели. На столе фотографии – он спит в окружении голых китаянок. В комнату вошел мужчина, по манерам белый офицер, представился как куратор организации «Братство русской правды». Повертел в руках снимки, и сказал: «Этого вполне достаточно, чтоб сломать вам жизнь. Жена, увидев фотографии, подаст на развод, с работы вас не только уволят, но и посадят, как ответработника, а то и расстреляют за неблагонадежность. Вы же коммунист?» – «Чего вам надо от меня?» – спросил Перов. – «Во-первых, нам нужны деньги, во‐вторых, содействие в одном не сложном для вас вопросе. Сделаете все, как скажем, вернетесь в семью. Если нет, то убьем жену и дочь. А с вами пусть большевики разбираются. Не помилуют, уж точно».

      Зоя глубоко вздохнула, посмотрела в глаза Рощину.

      – Классический прием запугивания, рассчитанный на слабовольного человека, – вставил Рощин.

      – Ну, да. Услышав такое, я не выдержала, – продолжила Зоя: – «Надя, но почему Григорий Матвеевич не сообщил в ОГПУ?» – «Согласна, глупо все вышло, но он испугался, что нас действительно убьют. Ему дали день на размышление, он похитил на работе инкассаторский мешок с деньгами, у него был доступ к кассе, и скрылся. Больше его никто не видел. Я с ним несколько раз встречалась. Он приходил поздно ночью. Говорил, что не знает что делать. Просил бежать с ним. Но куда я с Марусей побегу? Сил больше нет терпеть. Ко мне сюда приходили, наверное, из ОГПУ, я плохо поняла кто, расспрашивали про мужа, даже обыск устроили, но я сказала, что сама хотела бы знать, куда он пропал. Не врала, действительно ничего не знала, – упавшим голосом произнесла Надя и горько заплакала. – Первое, что сделают органы, когда схватят мужа – расстреляют его? Правда же?» – «Не расстреляют. Но так он сам себя под расстрельную статью подведет», – ответила я. – «Ты-то что в этом понимаешь?» – «Понимаю. Слушай меня, Надя!» – «Ну, слушаю, что ты мне хочешь сказать?»

      Тут я раскрылась: «Надя, я скажу тебе то, что говорить не должна. Хочу, чтобы ты мне поверила… Я из госбезопасности…»

      Когда Зоя закончила свой отчет, Рощин встал, закурил папиросу и устало сказал:

      – Я так и знал, что ты ей раскрылась. Этого и боялся. Нельзя с объектом разработки сближаться настолько, чтобы он тебя раскрыл, а тем более раскрываться самому.