Там, в гостях. Кристофер Ишервуд

такая вещь, как реинкарнация – почему нет? – то во времена Древнего Рима я, должно быть, прислуживал мистеру Ланкастеру рабом-писарем. Мы жили, наверное, на вилле-развалюхе в самом конце Аппиевой дороги. Я воображал себя поэтом и философом, а сам тратил жизнь, записывая за хозяином пустопорожнюю болтовню, и терпел его сокрушительно тривиальные размышления о загадках природы. Хозяин, конечно же, был беден и скуп, и мне приходилось работать за двоих: ко всему прочему таскать дрова и воду, а то еще и кухарить. При этом, общаясь с рабами с других вилл, я делал вид, будто не опускаюсь до ручного труда. Ночами я лежал, не смыкая глаз и замышляя убийство господина, на которое никак не решался из страха перед тем, что меня обязательно поймают и распнут.

      Нет, мистера Ланкастера следовало рассматривать научно или не рассматривать вовсе. Изучать как наглядное пособие. Я даже составил конспект того нашего разговора за столом.

      – Самое худшее в нынешней моей работе то, что она не задействует и сотой доли моего мозга. У меня мысленный запор. Вот на войне батарейный старшина давал мне решать задачи артиллерии, и я справлялся за один день. Без всякой математики предлагал по три решения для каждой… Пойми одно, Кристофер, этому миру необходимо научиться верить в положительную силу зла. Радость жизни – всей жизни – в том, чтобы сражаться с этим злом. Если упустим это из виду, утратим смысл бытия. Впадем в смертельное отчаяние Гликона[11]:

      Panta gelōs, kī panta konis, kī panta to māden,

      panta gar ex alogōn esti ta ginomena…

      (Все есть лишь смех, пыль и ничто,

      Все из безумия родилось…)

      Вот тут-то язычников и поджидал конец, они достигли края безбрежного моря. Большего им было не видать. У нас нет причин следовать их примеру, ибо на их отрицание мы ответим великолепным утверждением Гарета[12], его словами, что он произнес матери, когда она просила его остаться дома, прельщая радостями бесцельной жизни:

      Мужчина я и жду мужского дела.

      За ланью следовать? Нет! За Христом,

      За Королем идти и честно жить,

      Стоять за правду и разить неправду –

      Не для того ль рожден я?[13]

      Не забывай об этом, Кристофер. Повторяй это каждое утро, сразу как проснешься. Не для того ль рожден я? Не спрашивай, можем ли мы победить! Просто борись, сражайся!

      Не ропщи, что не жил всласть!..

      Форт безумья должен пасть.

      И падет, а твой резон –

      Пасть на миг скорей, чем он[14].

      Никто из этих твоих умников-модернистов не наделен голосом Арнолда. Вот у Мередита[15] он был, у Уильяма Уотсона[16] он был, но Уотсон был последним. Потом сцену заполонили умствующие модернисты, и мы утратили посыл.

      Я мог бы вернуть его. Я мог бы воскресить его. Однако как-то утром в начале лета услышал иной зов. У самой кромки Мер-де-Глас, под Монбланом. Я созерцал это широкое и ослепительное море льда, и тут голос спросил меня:

11

Греческий поэт, автор стихотворного размера гликонея.

12

Гарет Белоручка или Рыцарь Кухни, персонаж легенд о рыцарях Круглого стола, племянник короля Артура.

13

А. Теннисон. «Гарет и Линетта» (из цикла «Королевские идиллии. Круглый стол») (пер. В. Лунина).

14

М. Арнолд. «Последнее слово» (пер. А. Сендыка).

15

Джордж Мередит (1828–1909) – английский писатель. Для его творчества свойственен отход от островной английской замкнутости, европеизация, за которую и выступал Арнолд.

16

Уильям Уотсон (1858–1935) – английский поэт, легкие и противоречивые, в политическом смысле, стихи которого поначалу имели успех, однако позднее, со сменой вкусов, утратили популярность.