Мятеж. Книга 1. Александр Теущаков

ты на жизнь и на Бога все сваливаешь. Кто же ему не давал до прихода большевиков управляться со своим хозяйством. Ты вспомни, еще до войны, когда у дяди Гриши родился последний ребенок и ему выделили положенный надел. Вместо того чтобы пахать землю, семейство кормить, да ребят своих к труду приучать, он пил, да жену с детьми к самогоночке пристрастил. Вокруг дома все бурьяном затянуло. Мы поначалу жалели их, думали, что и вправду им тяжело. Голодных ребятишек подкармливали, делились кое-какими вещами, давали дядьке Грише овощную рассаду. А он что делал?

      – Он не один такой, многие в деревне бедствовали. Согласен, слабоват он характером, запил от такой жизни, – сказал Илья.

      – Пахать надо было, и сеять, а не в аренду свою землю сдавать, да гроши пропивать.

      – Тебе легко говорить, вы в нужде не жили. При царе разве только Садкиным тяжело было, мы тоже бедствовали.

      – Илюха, ты своего отца и Садкина-пьяницу не ровняй, вспомни каким он с войны пришел, злым, как собака, на нашу семью волком смотрел.

      – Ну, сейчас он изменился, по-другому стал думать.

      – Ничего он не изменился, каким был трусом и попрошайкой, таким и остался. Он тогда смелым был, когда самогонки нажирался, все грозился, скоро, мол, закончится Саркуловское время, и в Каштаково придет власть народная. И дождался сволочь… Первый вступил в комитет бедноты и Савелия, своего сынка туда же пристроил.

      – Время другое пришло, а с ним и люди поменялись.

      – Нет, Илюха, ты не прав, время здесь не причем, – к разговору подключился Степан Шевелев, – если Садкин был лентяем и пьяницей при царе и при Керенском, таким и при советах остался. А Советская власть, что? Она как раз-то и пригрела всех бедняков и нищих, теперь она им, как мать родная.

      – Неправда, Советская власть не жалует разгильдяев. В нашей семье хоть и бедной, но пьяниц и не лоботрясов нет, – возразил Илья.

      – Ох, Илюха, Илюха, – тяжело вздохнул Степан, – не видел ты еще Советскую власть во всей «красе».

      – А ты видел? – ехидничая, спросил Бетенеков.

      Степан поднялся с земли и, задрав рубаху, повернулся к Илье спиной. Вся кожа от поясницы до плеч была испещрена рубцами. Повернувшись к нему лицом, Степан задрал полу рубахи до самого подбородка. На груди виднелись два шрама.

      – Вот она, твоя Советская власть… Красные шомполами и штыками прошлись по казаку.

      – За что они тебя так? – сочувствуя, спросил Михаил.

      – За то, что батька мой старый режим поддерживал, порядка на хуторе хотел и чтобы казаки свободными оставались. Красный комиссар его застрелил, а меня приказал выпороть. Я вырывался, так меня два раза штыком в грудь, чтобы не брыкался.

      – А я думал дядя Захар твой родной отец, – удивился Михаил.

      – Нет, он мне не родной. Так вышло, что после смерти отца, он стал помогать моей мамке. Он полюбил ее.

      – Степка,