Не ставший героем. Михаил Шрай

позаботиться об элементарной гигиене этого места содержания. Ложка за ложкой Коля открывал глаза. Должно быть, зрачки привыкли намного раньше, чем его внутреннее состояние, и потому он продолжал щуриться ещё долго как бы в укор за свои страдания похитителю.

      – Сперва я хочу убедиться в трезвости твоих намерений, Коля. Чтобы обойтись без сцен, да?

      – Всё, я всё понял. Я буду послушным. – В этом содержалась агрессия, но только та её часть, что стала подавленной и ориентированной на себя.

      – Я очень рад, что ты всё понял. Если это правда так, то завтра ты сможешь свободно гулять по Комнате.

      Больше попыток получить желаемое прямо сейчас мальчик не предпринимал. А какой толк?

      За его молчание, согласие и питание Мистер Икс вернул кровать на прежнее место. Более того, когда он выкатил тележку с пустой тарелкой и стаканом, в Комнате по-прежнему горел свет. Его уход, хоть, вероятно, и был долгожданным, очевидно не принёс ребёнку особого облегчения. По какой-то причине, Коля только напрягся сильнее, лицо его стало хмурым. Таким, каким бывает у человека, терпящего зубную боль. В своей заслуженной послушанием постели его стала бить дрожь.

      Это была повисшая тишина покинутой жильцами квартиры. Хотя люди в ней ещё находились. Считалось, что в ней текло проживание. Мама Саши стояла перед иконой Божьей матери в спальне. Настолько обжитой, что скорее уже просто запущенной. В ней детские игрушки повзрослевшего старшего сына и оставленные для переделки платья юности самой матери. В них она уже, скорее всего, никогда не поместится. Вещи лежали желейной кучей с верхушкой пыли на них, даже украшенные обветшалой салфеточкой. Одно кресло было занято ими, на другом громоздилась одежда главы семьи. Что же находилось в двух крупногабаритных шкафах, один из которых даже запирался на ключ, и вообразить было страшно. Всё это излишество теснило кровать к подоконнику, откуда сыпались сухие листики герани в перелитых горшках. Губы матери дрожали и замирали, чтобы не поддаться слезам, сжимались под ними и принимались перебирать слова снова.

      – …только бы он был живым, пусть только живой. Пресвятая Богородица, ты видела страдания сына, ты святая, а я не могу. Не дай мне увидеть гроб моего ребёнка. Молю, пусть Сашенька вернётся живым…

      Шёпот был ограничен пределами спальни, и уже в длинном коридоре по курсу к залу и кухне её слов не было слышно. В полумраке остальных комнат господствовала тишина. Скребущаяся, тревожная. Присутствие мужчины выдавали лишь гигантская кружка с осевшим на стенках чаем и засыхающий раз через утро в прозрачном стакане перед зеркалом бритвенный станок. Месяц назад время в этой квартире сломалось. Их отношения не закончились в том дне, но они стали бледными.

      Умывшись, женщина стояла и требовательно смотрела на себя в зеркало. Что это? Осуждение, вина? В коридоре она надела лёгкую куртку, туфли и вышла из дома.

      Сегодня свой дом она покинула на целый час раньше, ведь перед работой ей нужно успеть забежать в кафе на ответственную встречу. Сейчас она торопливо