Моя индейская Ж.. Евгений Титов

как на большом телеканале. В Литве у некоторых бывает чувство провинциальности, будто важные и настоящие дела свершаются где-то далеко. Но Вильнюс – одна из европейских столиц, которая не хуже любой другой. Потому фраза "европейское качество" для меня значила много.

      В мессенджере объявилась Галина, снова пригласившая в бассейн. И что было делать, если нынешним вечером индейская женщина была опять занята? Лишь пытаться себя отвлечь, а бассейн как раз подходил. Галина с Анечкой ждали у входа, щёлкая семечки в их огромном "Джипе". А потом наша троица вышагивала вдоль плавательных дорожек: две полных спокойных дамы в сопровождении неприкаянного эмигранта.

      Барахтаясь у поплавков, я то и дело нырял, открывая глаза под водой. В детстве я так делал, смеясь над приезжими, которые перед нырком крепко зажмуривались. Море было родной стихией, которой я никогда не боялся, отплывая на гигантские расстояния и теряя берег из виду. И в Литве я скучал по Чёрному морю как по давнему и надёжному другу.

      В эмиграцию мы забираем из детства всё самое родное и близкое, и вдали от дома оно просыпается в нас. Всё наносное и лишнее уходит из души, и остаётся то, из чего мы сделаны на самом деле. То, что в нас не убить и не вытравить. В вильнюсском бассейне, окруженном угрюмыми многоэтажками, я вспоминал о любимом Чёрном море. У Галины с Анечкой всё было проще, они лишь плескались рядом.

      Выйдя из воды, я умчался греться в сауну. Вскоре туда зашли и обе дамы. Галина была задумчивой и потерянной. Я вылил на угли тазик воды и те яростно зашипели, обдавая волной жара. От этого Галине стало веселее. Быть может, семейная заварушка с женатым московским мужчиной её печалила? Увы, всё было гораздо трагичнее. Но к этому мы с вами ещё придём.

      Мне нравится постоянство, когда нечто хорошее происходит по традиции. В тот вечер казалось, что традиция почти есть: бассейн с дамами, автозаправка с бутербродами, а потом разговоры в домашнем уюте Галины. От своей неустроенной и старой квартиры я уставал, а галины хоромы манили своим шикарным лоском. Развалившись на белом кожаном диване, я чинно попивал чай и вёл философские беседы. Так шла наша жизнь, непонятная другим, напрочь загубленная эмиграцией, и всё же счастливая.

      В коридоре у Галины я схватил мусорный пакет, чтобы отнести к контейнерам во дворе. На пол потекли струйки мусорной жижи. "Старый пакет надо класть в новый! – возмутилась Галина. – Когда ты будешь жить у (она назвала имя моей женщины), она тебя научит". Я стоял как завороженный. Меня и мою скво Галя уже считала семьёй! Без нудных и долгих размышлений, без тысячи сердечных сложностей. То, что угодно Богу, всегда очень просто. И ему точно угодно, чтобы люди были вместе. Так мне казалось тогда.

      Во дворе я снова написал своей женщине, а она прислала фото сына, сидящего за фортепиано:

      "Занимаемся!"

      "Я знаю отличный литовский романс. Может, разучим с тобой?"

      "Разучим втроём с моим сыном!"

      Сердце кольнуло: я вспомнил своих сына и дочь. Представил, как они в одиночестве учат уроки под настольной лампой, пока