Слепец в Газе. Олдос Хаксли

бойкоту. Отношение к нему в классе было хуже, чем к вору и доносчику. Никогда с самых первых дней пребывания в школе он не чувствовал себя таким покинутым, как в этот вечер.

      – Жаль, что ты сегодня не был на футбольном матче, – сказал Томпсон, когда все сели ужинать. Он говорил будто с приехавшим навестить его родным дядей.

      – Хорошо сыграли? – спросил Энтони с той же наигранной вежливостью.

      – О, великолепно! Правда, мы проиграли. Два – три. – Разговор почти выдохся. Чувствуя неудобство, Томпсон судорожно думал, что сказать теперь. Прочитать ему лимерик о леди из Илинга, сочиненный Батервортом? Нет, сегодня он не станет говорить этого вслух, когда мать Бивиса… Тогда что? Громкий смех на конце стола снял напряжение. Теперь у него была уважительная причина, чтобы отвернуться. – Что там такое? – закричал он с деланым интересом, и скоро они уже болтали и смеялись вместе. Словно надевший шапку-невидимку, Энтони смотрел и слушал.

      – Агнесса! – кто-то позвал служанку. – Агнесса!

      – Агнесса прекрасная принцесса! – сказал Марк Стейтс приглушенным голосом, чтобы она не слышала. Любое оскорбление слуг считалось в Балстроуде тягчайшим преступлением, и именно потому фраза была встречена с огромным энтузиазмом, даже несмотря на sotto voce[5]. «Прекрасная принцесса» вызвала взрыв хохота, хоть сам Стейтс остался невозмутимым. Отсутствие реакции на смех, причиной которого был он сам, придало ему несравненное ощущение превосходства и силы. Кроме того, в традициях его семьи было не улыбаться. Не было случая, когда бы Стейтс разделил овацию, вызванную своей шуткой, эпиграммой или остроумным ответом.

      Оглядев стол, Марк Стейтс увидел, что Вениамин Бивис, этот несчастный с лицом ребенка, не смеялся, как остальные, и на мгновение почувствовал страстное негодование к тому, кто осмелился не выказать удовольствия от его шутки. Оскорбление усилилось еще более оттого, что Вениамин не представлял собой ничего особенного. Не умел играть в футбол, еле-еле держал в руках крикетную биту. Единственное, в чем он был хорош, так это в работе. Работа! И этот оборвыш посмел сидеть с постным лицом, когда он… Но внезапно он вспомнил, что у бедняги умерла мать, и, немного оттаяв сердцем, наградил его, находившегося на почтительном расстоянии, улыбкой с тенью признания и сочувствия. Энтони улыбнулся в ответ и сразу же отвел взгляд, покраснев от едва заметного смущения, будто его поймали на чем-то недозволенном. Сознание собственного великодушия по отношению к растерявшемуся Вениамину восстановило Стейтса в хорошем расположении духа.

      – Агнесса! – крикнул он. – Агнесса!

      Огромная, вечно сердитая служанка наконец появилась.

      – Еще джема, пожалте.

      – Джема еще, – пропищал Томпсон. Все снова засмеялись, не потому, что шутка оказалась удачной, а просто из-за того, что хотелось посмеяться.

      – И хлэфа.

      – Н-да, еще хлэфа.

      – Агнесса, пожалте еще хлэфа.

      – Да уж, тебе хлэфа, – с негодованием выговорила

5

Приглушенный голос (ит.).