Фиеста. Вешние воды. Эрнест Хемингуэй

сойдем вниз и выпьем чего-нибудь.

      – А вы не заняты?

      – Нет, – сказал я.

      Мы спустились вниз, в кафе первого этажа. Я уже давно открыл, что это лучший способ выпроваживать посетителей. Выпив с приятелем, остается только сказать: «Ну, мне надо подняться наверх – отправить телеграммы», – и все. В газетном деле, этика которого требует, чтобы никто никогда не видел тебя за работой, очень важно изобретать такие непринужденные уходы со сцены. Итак, мы спустились в бар и выпили виски с содовой. Кон поглядел на ящики с бутылками, стоявшие у стены.

      – Здесь хорошо, – сказал он.

      – Много выпивки, – поддакнул я.

      – Послушайте, Джейк. – Он наклонился над стойкой. – У вас никогда не бывает такого чувства, что жизнь ваша проходит, а вы ею не пользуетесь? Вы думаете о том, что вы уже прожили около половины отпущенного вам срока?

      – Иногда думаю.

      – Вы знаете, что через каких-нибудь тридцать пять лет нас уже не будет?

      – Да бросьте, Роберт, – сказал я. – Бросьте.

      – Я говорю серьезно.

      – Вот уж о чем я не тревожусь, – сказал я.

      – Напрасно.

      – У меня достаточно было о чем тревожиться в свое время. Хватит.

      – А все-таки я хочу в Южную Америку.

      – Послушайте, Роберт: ничего не изменится от того, что вы поедете в другую страну. Я все это испробовал. Нельзя уйти от самого себя, переезжая с места на место. Тут уж ничем не поможешь.

      – Но вы никогда не ездили в Южную Америку.

      – Далась вам Южная Америка! Если вы поедете туда в теперешнем вашем настроении, все будет по-прежнему. Париж – хороший город. Почему вы не можете жить настоящей жизнью в Париже?

      – Мне осточертел Париж, осточертел Латинский квартал.

      – Не ходите туда. Курсируйте сами по себе и посмотрите, что с вами случится.

      – Со мной никогда ничего не случится. Я как-то прошатался один всю ночь, и ничего не случилось, только полицейский на велосипеде остановил меня и велел предъявить документы.

      – Разве город не хорош ночью?

      – Я не люблю Парижа.

      Вот вам, извольте. Мне было жаль Кона. Я ничем не мог ему помочь, потому что я сразу наталкивался на обе его навязчивые идеи: единственное спасение в Южной Америке, и он не любит Парижа. Первую идею он вычитал из книги и вторую, вероятно, тоже.

      – Ну, – сказал я, – мне надо подняться наверх – отправить телеграммы.

      – Вам непременно нужно идти?

      – Да, я должен отправить телеграммы.

      – Ничего, если я пойду с вами и посижу в редакции?

      – Пожалуйста.

      Он сидел в первой комнате, читал газеты и журнал «Редактор и издатель», а я целых два часа усердно стучал на машинке. Потом я разобрал рукописи по экземплярам, сделал пометки, положил все в большие конверты и вызвал курьера, чтобы он отнес их на вокзал Сен-Лазар. Я вышел в другую комнату, и там в большом кресле сидел Роберт Кон и спал. Он спал, положив голову на руки. Мне жаль было будить его, но я хотел запереть редакцию и уйти. Я тронул его за плечо. Он замотал головой.

      – Не могу я этого сделать, – сказал он и глубже зарылся головой в