Коломбина для Рыжего. Янина Логвин

какую-то острую необходимость принести себе боль этим признанием. – И что это меняет в наших отношениях?

      Я жду, что мои слова смутят парня. Или, по крайней мере, заставят отпустить, отвернуться, закрыть глаза… тем самым избавив меня от приковавшего к себе голубого взгляда, – такого яркого, почти пронзительного в это солнечное утро. Но Бампер предпочитает ответить загадкой.

      – В наших отношениях, Коломбина, это меняет все.

      Я молчу, долго, просто рассматривая его, пока вдруг не говорю то, за что тут же готова откусить себе язык. Едва ли контролируя сказанное. Оправдывая после свои слова сильной усталостью и временным помутнением рассудка.

      – Не карие и не зеленые, почему?

      – Что? – не понимает Бампер.

      – У тебя глаза, как небо. Почему? Разве такие бывают у рыжих?

      – Не знаю, – он умудряется в растерянности пожать плечом. – А что, нравятся?

      – Нет. – Я отвечаю слишком поспешно для правдивого ответа, и он успевает распознать ложь.

      – Врешь.

      – Иди к черту со своими шарадами! – наваждение прошло, я отворачиваюсь и тяжело вздыхаю, чувствуя навалившуюся на плечи усталость. Пройдясь рукой по распустившимся, спутанным волосам, убираю их за ухо, отыскивая глазами оброненную у ног заколку.

      – Ты ужасно выглядишь.

      – Не смотри.

      – Не могу. Как только закрываю глаза, меня мутит.

      – Сам виноват, нечего кого-то винить.

      – И все же я спрошу с твоего дружка. После. Не обессудь.

      – Спроси. Лет через пять.

      – Почему это?

      – Потому что Мишка сейчас сидит в кутузке, и, если ты не опровергнешь его пьяное признание в покушении на твою жизнь, выйдет оттуда не скоро. Сам он ни за что не отступится от своих слов, я его знаю.

      Теперь молчит Бампер, изучая меня из-под длинных темных ресниц, – еще один контраст в его внешности, так поразивший меня в нашу первую встречу.

      – Жалко его, да, Коломбина? – спрашивает тихо, медленно отрывая от виска мою ладонь, но не отпуская. И я отвечаю, поднимая лицо. Почти с вызовом.

      – Да.

      – Что, не достаточно согрела вчера? Или любишь упрямых?

      Парень грубо наступает на шаткий мост моих совершенных ошибок, широко растянувшийся подо мной, и мост тут же шатается, раскалываясь на острые щепы. Заставляя терять равновесие.

      – Люблю погорячее, под стать себе. Чтобы сразу и к делу. Я, знаешь ли, вообще многих люблю. Очень активно.

      Я отвечаю неожиданно зло и едко, но парень и не думает покупаться на мое ехидство.

      – Для «активно» ты слишком честна, Коломбина, – вновь хмурится от боли, закрывая глаза, запросто возвращая мою ладонь на свой висок. – Все же ты никудышная артистка.

      – Много ты понимаешь.

      – Поверь, милая, куда больше, чем ты.

      – Отпусти, – вновь прошу я Бампера, когда он, отвернув голову к подушке, кажется, собирается уснуть. – Мне пора домой.

      Он тут же с неохотой возвращает взгляд, отпуская руку.

      – Ты замерзла. Пальцы, как ледышки.

      – Я