Заградотряд. Сергей Михеенков

и за себя, чтобы потеря, какой бы непоправимой она ни была, не стёрла в его памяти образ самого дорогого ему человека.

      – Ну, сынок, вот и мой черёд настал. – И Хаустов обмахнул масляной протиркой затвор винтовки.

      Сумерки в октябре случаются долгими. Вот и эти, кажется, нависли где-то вдалеке, в укромных лощинах и деревенских проулках и не торопились на простор. И колонна, которая потекла из-за перелеска в поле, сразу заполняя всю ширь и даль дороги, делая её и неширокой, и недлинной, роте старшего лейтенанта Мотовилова была хорошо видна. Как днём.

      Глава шестая

      Остатки боевого охранения ввалились на НП старшего лейтенанта Мотовилова в тот момент боя, когда и в поле, и перед деревней, и у моста, и по всему береговому обрезу громыхало и полыхало. Пальба шла вовсю. То и дело вспыхивали, то короткими, цепкими и осмысленными, то длинными и бестолковыми очередями пулемёты на флангах. То рвались снаряды, осыпая осколками траншею и калеча тех, кто не успел вовремя нырнуть в окоп. Мотовилов кинулся было к пулемёту. Морозова он отправил в тыл, и пулемёт остался без призора. Но потом взял себя в руки и начал наблюдать за ходом боя в бинокль. Время от времени к нему подскакивал сержант-артиллерист, кричал что-то, но он снова и снова осаживал его:

      – Не время! Пускай поверят, что мы тут одни!

      – Понял! – отвечал, вроде бы успокаиваясь, артиллерист, и кричал в трубку, уточняя новый прицел, потому что танки подошли уже вплотную к ложбинке перед мостом, где сапёры сошлись с немецкими мотоциклистами и где теперь они маневрировали, выбирая цели. Но проходило не больше минуты, и сержант снова кидался к Мотовилову и, бледнея, требовал разрешить открыть огонь, потому что, если танки сместятся вправо, за насыпь, орудие из лощины их не достанет.

      Но Мотовилов знал, что правее они не сместятся. Во-первых, по ним уже вели огонь бронебойки, и бока им подставлять танки не хотели. А во-вторых, и это было решающим, они стояли перед переездом. Соблазнял и мост. Мост почему-то до сих пор был не взорван. И Мотовилов нервничал. Но отхода сапёров он не наблюдал. Значит, приказ помнят. Значит, ещё сидят там, внизу, ждут более удобного момента. Брод тоже был хорошенько заминирован. Дважды к нему подбегали немецкие пехотинцы, скорее всего сапёры. Но их тут же отгоняли сосредоточенным огнём «гочкисы». Как ни плох был этот пулемёт, а всё же стрелял.

      – Пускай влезут на переезд, – уже более спокойно говорил сержанту-артиллеристу Мотовилов. Он видел, что рота удержала первый напор и теперь, даст бог, подержится. Народ осмелел. У кого-то появился азарт. Кто-то преодолел страх и теперь тоже подключается к большинству. Стихия боя захватывала всех. «Вот так-то и бывает на войне, – вспомнил он прибаутку своего первого эскадронного командира, – случается, что и коршун цыплёнком делается, а случается, что и цыплёнок, самый распоследний, коршуном врага клюёт».

      Немцы втянулись в бой всей своей наличной силой. Мотовилов хорошо видел, как рассыпалась,