Тайна Ведьминой Рощи. Марита Мовина-Майорова

его тростниковом посидеть, послушать шёпот елей и на гладь его зеркальную безмятежную посмотреть! Любила она сидеть на его бережке и, глядя на спокойствие его, мечтать, как и она будет жить в красивом тереме с высоким крыльцом, как вокруг терема того цветы всякие-разные красоваться будут, как двор будет светлым песочком посыпан, и как легко танцевать будет на нём и песни весёлые петь. Может, потому и роль русалки ряженой её не тяготила и не страшила, а готова была она обрядиться в русалку и, хотя бы таким образом, побыть ею. Во множестве с самого детства слышала Злата сказов про русалок и воеводу ихнего Водяного. Люди редко громко вслух об этом говорили – всё больше полушёпотом. А ей интересно было слушать и совсем не страшно. Напротив – манили её эти рассказы в рощу, в лес, к озеру.

      «Ой, и крамольные же мысли бродят в головушке моей! – почти весело пронеслось у неё в уме. – Но ничего с этим поделать не могу, – уже совсем невесело вздохнула она. – Однако больше страшит меня надобность обо всём этом рано или поздно Яромиру своему рассказать. …Как жить можно рядом с любимым, скрывая мысли и чувства свои? Да и не по-человечьи это! – не по-человечьи?! …А она кто? Кто она?» – внезапная странная мысль вдруг заставила отчего-то сжаться сердечко.

      Девушка остановилась и посмотрела вокруг. Знакомые и привычные с малого детства картины природы развеяли непрошенное волнение, и сердце тотчас, как и всякий раз, когда она хотела побыть наедине с собой и своими мыслями, и приходила сюда, отозвалось частым восторженным стуком на красоту такую. Оно встрепенулось и зачастило, словно на свидании с любимым. А и как же не зачастить? Вон, красок сколько вокруг от цветения! А воздух какой! Так и дышала бы-не надышалась! Травами, ветром теплым-полынным, разогретыми на солнце луговыми тропинками и ещё чем-то очень родным и близким.

      А вон, чуть ещё пройти, и рощица.

      «Но нет! Человечье я дитя, – вернулась девушка к своим мыслям. – Маменька у меня есть, и тятенька был… до того, как сгинул он в лесу много лет назад тому… Да-а-а… А маменька родная с тех пор одна меня растила».

      Злата вспомнила добрые глаза матери, её натруженные, все в набухших жилках – руки.

      «Бедная, добрая маменька! Тихая и не злобливая, вечно суетится у печки… хлопочет по хозяйству во дворе… Она ли меня не лелеяла? Она ли меня, свою доченьку, не любила? К тяжелому деревенскому труду долго ведь допускать не хотела».

      …Так шли её мысли чередой, а прошла она тем временем луг, уж и тропку луговую пересекла. И вот входила под своды рощи. Пройти её – а там и лес, и озеро…

      Узенькая, поросшая травой-муравой и не вытоптанная ещё никем тропинка в рощу, начиналась сразу за широкой луговой тропой и вилась меж берёзок по изумрудной зелени сочной травки, не иссохшей ещё под грядущим жаром июльского солнца. Сегодня лишь яркие и чистые его лучики бродили по ней, перекликаясь с затенёнными, и потому прохладными под босыми