Комиссар. Яна Каляева

>Председатель Петроградской чрезвычайной комиссии Моисей Соломонович Урицкий надел очки и посмотрел на молодую женщину, которую назначил недавно своей помощницей.

      – Саша, ты о чем-то хочешь спросить?

      – Да, Моисей Соломонович. Что в итоге с юнкерами из артиллерийского училища?

      – Расстреливаем, – ответил Урицкий. – Я спорил, убеждал, но все бесполезно, коллегия так решила.

      – За ними же преступлений против Советской власти нет, разговоры одни.

      – Что поделать, Саша. Такое теперь время. Мы на войне. Но я не жаловаться тебя вызвал. Сегодня, глядишь, тебе никого расстреливать не придется. Вот этого гражданина проверь.

      Саша бегло просмотрела личное дело, протянутое ей Урицким. Щербатов Андрей Евгеньевич, артиллерийский капитан. Тридцать два года. Из мелких дворян, то есть карьеру выстроил сам, без протекций. Блестящее образование. Послужной список впечатляет: Юго-Западный фронт от Галиции до Брусиловского прорыва. Награды, ранения… Командир батареи.

      – Тут отмечено, повестка ему была на сегодня. Он не явился?

      – Квартирную хозяйку прислал, говорит, тиф у него. Ты проверь, правда ли там тиф. Действительно ли он – тот, кем представляется. Настроения какие. Есть ли связи в контрреволюционных кругах. И если все хорошо, вербуй в Красную Армию. Если согласится, вызывай ему транспорт из военного госпиталя. Пусть сразу идет в военкомат, как поправится. А если что-то тебя насторожит… ну ты знаешь, что делать.

      Саша кивнула. Эта работа была ей привычна. Многие вернувшиеся с фронта офицеры поступали на службу в Рабоче-крестьянскую Красную Армию – не от большой любви к советской власти, а потому, что кроме войны ничего в жизни не умели. Саша же умела их убеждать и любила эту часть своей работы.

      А вот расстрельные дела вести Саша не любила. Она знала, почему Моисей Соломонович поставил своим помощником именно ее – бабу, почти не имевшую опыта оперативной работы. Это назначение вызвало много кривотолков и не нравилось самой Саше.

      Становиться чекистом Саша не хотела. Она год пробыла вольнослушателем философского факультета и мечтала продолжать учебу, а в начале войны хотела уйти на фронт, стать комиссаром. Но Моисей Соломонович попросил помочь ему в ПетроЧК, и отказать ему она не смогла.

      – Одна не ходи только, – предупредил Моисей Соломонович. – Возьми конвой, а лучше машину.

      – Да ну, – отмахнулась Саша, глянув на адрес. – Екатерининский канал тут недалеко. Пройдусь. Это ж совсем другое впечатление, когда с конвоем приходишь. Надо поговорить, установить контакт, а не запугать человека. Да и зачем тащить людей к тифозному. Я-то заговоренная, зараза к заразе не липнет.

      – Заговоренная она, – хмыкнул Урицкий, – бросай ты этот свой месмеризм, или что там у тебя. Материалистка, а туда же.

      – Месмеризм материализму не противоречит! – горячо возразила Саша. – Месмеризм – научное течение. Гипноз способствует лечению некоторых болезней, даже может удержать человека на грани между жизнью и смертью.

      – Твоя работа иначе связана с гранью между жизнью и смертью, – Моисей Соломонович покачал головой. – И, Саша, от офицера этого сразу на квартиру иди, ложись спать. Сюда не возвращайся сегодня. Никаких возражений, это приказ.

      – Но у меня же… ладно, как скажете, Моисей Соломонович.

      Саша глянула на наручные часы, к которым еще не успела привыкнуть. Их подарил ей Урицкий неделю назад, в день ее двадцатипятилетия. Часы назывались “Танк”. Знаменитого Картье вдохновили на их создание неостановимые машины смерти, циферблат повторял форму их корпуса. “Ты всегда должна чувствовать время”, – сказал тогда Урицкий, защелкивая клипсу у нее на запястье.

      – Саша… – Моисей Соломонович задумался и забыл, что еще хотел сказать. – Кстати, ты почему до сих пор пользуешься этим именем? Теперь нам не нужно стыдиться своего происхождения. Хочешь снова зваться так, как до крещения – Юдифь?

      – Да, – ответила Саша. – Но нет. Имя Юдифь много значит для меня. Но как Александра Гинзбург я вошла в революцию, под этим именем уже и буду сражаться за нее.

      Саша улыбнулась. Она занимала ответственную должность и изо всех сил старалась выглядеть старше и серьезнее: под горло застегивала гимнастерку, длинные волосы собирала в тугой узел. Даже самые заядлые антисемиты узнавали в ней еврейку только после того, как слышали ее фамилию. Лицо ее было самым обычным: тяжеловатая нижняя челюсть, выступающий подбородок, серые глаза. Для того чтоб быть красивой или даже просто хорошенькой, ей недоставало изящества; но в некоторой степени это искупалось сквозящей в чертах энергией.

      – Этот город сходит с ума, – медленно сказал Моисей Соломонович, – бандитизм, контрреволюция, пьяные матросы… скверно, что ты ходишь по нему совсем одна. Ты не боишься ничего?

      – Я очень всего боюсь, – серьезно ответила Саша. – До дрожи, до слез иногда боюсь. Но город не должен этого знать. Потому что город должен бояться меня, а не я – его. Ведь вы тоже ходите без охраны, Моисей Соломонович. Как бы чего не случилось.

      – Брось, Сашенька,