Точка заката. Эдуард Катлас

по-волчьи изъясняться. Я не мог ему просто сказать, что уже побаиваюсь, что скоро в крови у меня ботов окажется больше, чем всего остального. Да вообще – просто боюсь. Приходилось подводить их к мысли плавно, на их собственном языке.

      – Да… может быть неприятно, – задумался врач. – Ну ладно тогда, давай наркоз, а то уже хочется попробовать эту чудо-штуку! Только все равно, как выйдешь из наркоза, будет больно. Таблетки придется упаковками глотать.

* * *

      Было больно.

      Очень.

      Сначала боль глушили таблетками, но потом даже самые сердобольные лаборанты отказались мне их давать. Такие дозы обезболивающего могли убить меня быстрее, чем боль.

      Похоже, на такое долгое приживление ботов не рассчитывали даже врачи. Никто из них не работал с этим бланком раньше, все ориентировались на технические описания.

      Увы, технические описания никак не могли передать моих ощущений.

      Боль сходилась, расходилась, иногда била светом из больничного окна, временами подкрадывалась голосами людей. Она въедалась из матраса, на котором я лежал, влетала воздухом, которым я пытался дышать.

      Но свою штаб-квартиру, свое лежбище боль устроила в позвоночнике. Он весь превратился в раскаленный кол, на который я оказался посажен по собственной воле. Я уверен, что, не будь я тогда закреплен всеми возможными методами на кровати, не будь привязан ремнями, словно находился в психлечебнице, я нашел бы способ – и вырвал бы у себя позвоночник, только чтобы избавиться от страданий.

      Я орал, когда мог. Иногда терял сознание, но, к моему глубочайшему сожалению, это происходило слишком редко и слишком ненадолго. Я рвался из пут. Вроде бы даже упрашивал пристрелить меня прямо там. И, конечно же, просил еще укол.

      Просил вколоть мне что угодно – морфий, цианистый калий, виагру, – но избавить меня от засевшей в позвоночнике боли.

      Так продолжалось, как мне сказали потом, почти трое суток.

      Потом я заснул, потому что обессилел настолько, что у меня не хватило сил больше ни на что. Как только боль начала отступать, я ушел в счастливое забытье.

* * *

      Нельзя сказать, что в момент пробуждения я чувствовал себя прекрасно. Температура, нудящая боль в позвоночнике, к которой добавилась еще и боль в ногах, словно я их отсидел и теперь к ним возвращалась кровь.

      После пробуждения меня несколько раз подряд стошнило, хотя лично я грешил уже не на боль от «Ходока», а на то, чем меня пичкали после него. Я выблевал все, что смог, и тут же уснул опять.

      Лишь мое второе пробуждение можно назвать настоящим.

      Я открыл глаза. На меня уставился один из лаборантов-медбратьев.

      – Ожил, – чуть наклонив голову, сказал он в микрофон у подбородка. – Вроде стабилен. Развязываю? Хорошо, не буду, дождусь.

      – Да ладно, развязывай, – буркнул я. – Кусаться не буду.

      Лаборант колебался.

      Спорить и убеждать я не стал.

      – Попить