Злобное море бушует в округе. Пародии и подражания. Часть II. Владимир Буев

ьное авторское предисловие. Оно начинается с ассоциаций автора по поводу стихотворения Баратынского «Пироскаф»: «Море! Так и хочется продолжить: дескать, “…лагуна, дети танцуют ламбаду…” – раз захотелось, то и продолжил, хотя эта цитата, что называется, “из другой оперы”…». Это, надо сказать, своеобразная квинтэссенция позиции пародиста: очень хочется продолжить классическое стихотворение чем-то из «другой оперы», точнее из другой культуры.

      Сто лет назад Александр Блок написал: «Слабел Пушкин – слабела с ним вместе и культура его поры: единственной культурной эпохи в России прошлого века». Именно к этой культуре относился и Евгений Баратынский. Для времени Александра Блока, наиболее культурного времени века двадцатого, это уже была культура прошлого, которую современники Александра Александровича призывали «сбросить с парохода современности».

      С тех пор прошло ещё сто лет. С более поздних пароходов призывали сбросить (а кого-то порой и сбрасывали) поэтов других поколений и других культур. А Евгений Баратынский и другие поэты пушкинской поры кажутся (не всем, конечно) чуть ли не современниками Гомера или Овидия.

      Владимир Буев, безусловно, знает, что Баратынский и Овидий не были современниками. Но куда важнее другое его знание: Баратынский и он сам – люди разных культур внутри единой русской культуры. Двести лет войн и революций, застоев и перестроек, а, прежде всего, естественного развития человечества сделали своё дело, и российская культура (как и культуры многих других стран) изменилась кардинально. И пародии на стихи двухсотлетней давности – во многом перевод на язык новой эпохи.

      Вот одна из важнейших для поэта XIX-го века тем – тема поэтического творчества; а одно из наиболее известных стихотворений Баратынского – «Последний поэт»:

      Век шествует путём своим железным,

      В сердцах корысть, и общая мечта

      Час от часу насущным и полезным

      Отчетливей, бесстыдней занята.

      Исчезнули при свете просвещенья

      Поэзии ребяческие сны,

      И не о ней хлопочут поколенья,

      Промышленным заботам преданы…

      Лирический герой стихотворения – поэт, оказавшийся в чуждом мире, обитатели которого не хотят знать плоды его вдохновения, они заняты своими сугубо практическими делами. Правда, в результате их трудов расцвела земля Эллады, где происходит действие стихотворения. Баратынский понимает проблемы поэта, хотя и не героизирует его: задумав броситься в море и погибнуть, как Сафо, поэт в итоге пугается волн и уходит от берега.

      Герой Владимира Буева не последний, а «Единственный поэт», и проблемы у него совсем иные.

      Столетие, где я, друзья, приткнулся,

      Циничное. Мечтаю о другом.

      Родился я не там. Я обманулся.

      О золотом тельце гудят кругом.

      А надобно гудеть о просвещенье.

      О снах, что в детстве снились, хлопотать.

      Остановить поэзии мгновенье

      Хотелось бы и вновь ребёнком стать…

      И относится автор к своему лирическому герою с куда большей иронией. Тем более, что, в отличие от Баратынского, Буеву известно выражение: «Не вернуться на старенький снимок», а его герою хочется именно этого, ни о каком самоубийстве этот поэт нашего века не задумывается ни на секунду. Принципиально различен жизненный опыт авторов, так же не могут быть похожи друг на друга лирические герои. И трудно назвать одно стихотворение пародией на другое: у них более сложные взаимоотношения.

      Ещё большая разница видна в случае со стихотворением Баратынского «Подражателям»:

      Когда, печалью вдохновенный,

      Певец печаль свою поёт,

      Скажите: отзыв умиленный

      В каком он сердце не найдёт?

      Кто, вековых проклятий жаден,

      Дерзнёт осмеивать её?

      Но для притворства всякий хладен,

      Плач подражательный досаден,

      Смешно жеманное вытьё!..

      Владимир Буев фактически пишет ответ поэту позапрошлого века от нынешнего подражателя:

      Он тот певец, который песни

      Свои печальные поёт.

      А у меня свой стих, хоть тресни,

      Из мозга с глоткой не идёт.

      Дерзну пародию состряпать

      Иль подражанье замутить.

      Что ж делать, если слог мой – лапоть,

      Коль мыслей не успел нахапать,

      А рифмой можно гвоздь забить…

      Скажем прямо: лирический герой Буева не мог бы присниться герою Баратынского даже в страшном сне. Поэт начала XIX-го века не мог себе представить, что другой поэт, даже в пародии (а она уже существовала), может писать такое о своём лирическом герое, почти о себе самом. Поэты в то давнее время о себе говорили с лёгким придыханием, о друзьях-поэтах – тоже. И даже о тех, кого не любили и не уважали, старались писать жёстко, но корректно.