Практика предательства и другие истории девяностых. Катя Стенвалль

Наверное, да. Я не хочу его видеть! Я никого больше не хочу видеть. Никого и никогда! Оставьте меня все в покое!

      Я отталкиваю его и говорю: «Пошёл нафиг! Как ты меня достал!» Ухожу от него быстрым шагом, лавируя между пассажирами, иногда на кого-то натыкаюсь, иногда меня саму толкают. Я перехожу со станции Канал Грибоедова на станцию Гостиный Двор, забиваюсь там в самый дальний угол. Когда я останавливаюсь, то вижу, что рядом со мной снова стоит Игорёк. Я ору на него: «Чего тебе от меня надо? Что ты за мной таскаешься? Пошёл вон!» Он протягивает мне носовой платок:

      – На, возьми. Поехали домой.

      Ещё рано, нам два часа надо где-то перекантоваться. У меня в кармане деньги, которые он мне сегодня отдал, и мы идём вместе в кафе. Берём по мороженому и едим молча, не глядя друг на друга. Слёзы капают в моё мороженое, льются по лицу, и их никак не остановить. Никогда я ещё не ела такого горького мороженого. Мой сокамерник Игорь тоже съел только половину, а потом сидел с ложечкой в руке и смотрел в пол.

      На следующий день я открыла маленький конвертик, который мне дала Люба. Ровно в пять часов, как она и просила. Там было написано: «Я тебя люблю».

      Несколько дней я ходила, как во сне. Я не знала, что делать. Всё было кончено. Всё. Всё было кончено. Единственное, что я хотела, это узнать, когда похороны. Я несколько раз хотела позвонить Любе домой и спросить, но не решилась. Время шло, похороны, наверное, уже давно состоялись. Я не успела попрощаться с ней тогда в метро, не смогла сказать в последний раз, как люблю её, не решилась прийти и проводить её в последний путь. И кто я после этого? Ох, да какая разница?

      Я всё время думала о ней, вспоминала её голос. Как она говорила мне тогда на скамейке: «Моя маленькая девочка, моя глупышка, всё будет хорошо». Больше никто со мной так не разговаривает, не обнимает, не целует, не гладит по голове, не жалеет и не называет ласковыми именами. Родители считают, что я плохая, что я врунья и лентяйка. А Игорёк со мной вообще не разговаривает. У меня больше нет человека, который бы меня любил. Мне не к кому бежать. Как я хочу снова увидеть её, спрятаться отo всех у неё на груди, чтобы она накрыла меня своим пальто, и мне снова стало бы хорошо и спокойно.

      Я хочу знать, где она похоронена! Чтобы у меня хотя бы была могила, какое-то место, куда я могла бы пойти и там плакать. Люба! Услышь меня! Ответь мне! Дай хоть какой-нибудь знак, что ты меня слышишь! Что ты не совсем исчезла. Куда они тебя от меня упрятали? Где они тебя закопали? От этих мыслей у меня начинаются судороги.

      Я звоню ей домой, но никто не берёт трубку. День звоню, два и три. Никто не отвечает. Наверное, бедные родители убиты горем. Я принимаю решение ехать к ним.

      Приезжаю, звоню в дверь. Долго никто не открывает, хотя я слышу, что дома кто-то есть. Наконец, на пороге вырастает Любин папа. Только не пилот Максимилиан с фотографии, а тот, который собирает бутылки. Он одет в растянутые тренировочные штаны с вывернутыми