Большие снега. Геннадий Прашкевич

и вниз, легко и вечно —

      снег идет.

      Снег идет.

      Снег идет.

      Звездный дым. Седые крыши. Все светлей, нежней и тише,

      все стремительней и выше —

      снег идет.

      Снег идет.

      Снег идет.

      Белым лбом прижавшись к раме, я теряюсь в этой драме:

      где я? в поле? или в храме? —

      снег идет.

      Снег идет.

      Снег идет.

      Нежно, медленно, беспечно, беспредельно, бесконечно,

      я люблю тебя, ты вечна.

      Снег идет.

Бранденбургский концерт № 1

      Опять этот кантор из церкви святого Фомы

      терзает педали забытого Богом органа.

      А в Лейпциге ночь. И тяжелые влажные сны

      плывут над кварталами, будто обрывки тумана.

      Ночь гаснет и гаснет. Будь звезды, как свечи, давно

      по небу расползся бы матовый шлейф стеарина.

      Саксонская ночь под готическим стынет окном

      и черною кистью витраж покрывает рябина.

      И движется ночь, как недели и годы, а мы

      не можем понять, отчего это с гибелью схоже.

      Храни же нас кантор из церкви святого Фомы,

      и длись этот холод, так странно бегущий по коже.

Бранденбургский концерт № 4

      Когда уже нечему больше случиться,

      когда за окном ни звезды, ни просвета,

      когда через ставни уже не пробиться

      ни ветру, ни ливню, ни даже рассвету,

      когда на столе засыхает посуда,

      а сумерек даже огнем не прогонишь,

      я жду тебя, кантор…

      И вот оно – чудо! —

      две флейты и скрипка

      приходят на помощь.

      Когда уже нечего больше услышать,

      все сказано, спрошено, взято, забыто,

      когда, как дожди по заржавленным крышам,

      струится и плачет слепая обида,

      когда даже память условна, как ссуда,

      а боль ни словами, ни жестом не скроешь,

      я жду тебя, кантор…

      И вот оно – чудо! —

      две флейты и скрипка

      приходят на помощь.

      Когда уже некому больше молиться,

      когда ожидать нет ни веры, ни силы,

      когда никуда от себя не укрыться,

      а где-то настойчиво плачут клавиры,

      и небо закрыто, и листья, как люди,

      врываются в душу, и ты их не гонишь,

      я жду тебя, кантор…

      И вот оно – чудо! —

      две флейты и скрипка

      приходят на помощь.

Бранденбургский концерт № 3

      Спит город Баха.

      В темном старом доме

      спят старые старушки, вещи, люстры,

      все спит, все убаюкано дождем.

      Спит ратуша, размокшая афиша,

      спит мокрый дуб, к стене прижавшись тесно,

      и спит орган, как айсберг на мели.

      О, этот город замерших бульваров,

      ночных, уснувших намертво базаров,

      в листве опавшей, в сумерках дождя —

      огромным неподвижным великаном,

      уснувшим над наполненным стаканом,

      он спит,

      и разбудить его

      нельзя.

      Но